же самое: здание длинное двухэтажное, здание длинное одноэтажное, яма. Ну, подумаешь, яма гораздо больше, да сараи у Председательского дома иначе стоят.
А ведь оказывается, больничный корпус здесь — вовсе не больничный. Что в Березани больница, то в Елани школа. И тогда…
Тогда «модель мутантского мироздания», созданная Панайотовым в Березани, требует уточнения. Не три стороны света и три стадии жизни «дом — больница — яма», а что-нибудь другое. Что же общего у школы с больницей? Сразу и не сообразишь. Там учение, сям лечение. Там образование, сям исцеление. Там учителя, сям врачи. Там ученики, сям пациенты. Пациенты — значит «страдающие». Может, в этом-то всё и дело?
Ключевое слово — «страдание». Страдать можно в контексте лечения, можно и в контексте лечения, а можно и в контексте пыток. В этом «пыточном» контексте употреблял слово «пациент» ещё маркиз Альфонс Донасьен де Сад. Уж этот-то в пытках понимал.
Итак, «мироздание по-мутантски» выглядит так: «дом — пыточная — могила». При этом дом и могила — константны, а пыточная приобретает новые значения (школа, больница) в зависимости уже от привнесенных европейских контекстов. В Березань приехали немецкие медики — вот вам и больница, в Столичную Елань прибыли учителя — вот вам и школа!
В школе Столичной Елани работали учителя из университетских замков Англии, Франции, Румынии и НША — всего полтора десятка человек, объединяемых организациями «Педагоги Свободной Европы» и «Атлантика превыше всего». Веселин и думать не гадал, что столица Дебрянского ареала настолько посещаема. Так поди ж ты!
Впервые подходя к школьному бараку, Панайотов уже знал, что там не больница, но по-прежнему ожидал встретить тишину и запустение.
Куда там! По коридору шныряли ватаги голопузых красномордых мутантских ребятишек со злобными глазами. Их было столько, что Веселин без труда догадался, отчего их совсем не встретилось в Березани. Сюда, в единственную мутантскую школу, согнали детей со всего Дебрянского ареала, и согласия, по-видимому, не спрашивали.
Мутантские дети не просто так хаотически перемещались, они при этом толкались, кусались и били друг друга ногами. Людские учителя ходили среди этого мелкого мутантского моря с увесистыми палками, и время от времени протягивали пониже спины какого-то особо отличившегося зверёныша. Если тот в ответ бросался на обидчика-преподавателя, усмиряли его уже втроём-вчетвером ударами по дурной голове.
— К сожалению, с ними иначе нельзя, — виноватым голосом признался учитель математики Аттила Попеску, который взял на себя миссию гида для Веселина и Грдлички.
Кстати, Попеску тоже носил при себе длинную увесистую палку, и с палкой наперевес выглядел учителем фехтования.
— И как, удаётся их выучить математике? — поинтересовался Веселин, морщась при виде очередной сцены насилия.
— К сожалению, счёт до десяти — это их потолок, — признался Попеску.
— А я знавал мутанта, который считал ровно до сорока трёх, — возразил было Грдличка, но тут Попеску вовлёкся в очередную драку с воспитанниками, так что вопрос математических способностей у мутантов остался открытым.
Вернувшись, Аттила припомнил, что ему пора быть на уроке, и быстрым шагом доставил этнографа и антрополога к директорскому кабинету. По своему расположению в школьном бараке он соответствовал кабинету главврача березанской больницы.
Заправлял школой некто Залман Супскис, евроамериканец польско-литовского происхождения. Внешне он до того напоминал пана Кшиштофа Щепаньски, что Веселин даже подумал: уж не розыгрыш ли это?
Да только пан профессор — не тот человек, чтобы запросто принять участие в розыгрыше. Супскис, как оказалось, тоже.
Директор школы попенял в лице Панайотова и Грдлички всей этнографической экспедиции за недостаток внимания к его заведению. По его словам, сюда наведался лишь сам пан Щепаньски, да двое сербских этнолингвистов. Да и те не пожелали проверить знание мутантскими детьми английского языка.
— А вы их специально учите английскому? — чему-то удивился Веселин. Ему прежде казалось, что любые оригинальные первобытные культуры лучше оставлять в неприкосновенности. По возможности, разумеется.
— У нас школа с языковым уклоном, — гордо произнёс Супскис, — мы обучаем детей разным европейским языкам. Основная же задача, впрочем, состоит в том, чтобы они забыли русский.
— Вот как?! — Панайотову всё сильнее казалось, что его занесло в эпицентр масштабного розыгрыша.
— И каковы успехи? — спросил Грдличка.
— Забывают помаленьку. Очень способствует тот факт, что они не общаются с родителями.
— Не общаются? — переспросил Веселин. — Зачем?
— Их родители только по-русски и понимают, — вздохнул Супскис, — как мы ни бились, всё без толку. Ни одного человеческого языка Европы им не внятно. Сейчас мы больше не занимаемся ликвидацией безграмотности среди взрослых, но раньше… Не поверите, чем приходилось заниматься!
— Чем же?
— Учили их читать и писать по-русски! — с болью произнёс господин Залман. — Хотя это оскорбительно для памяти моих польско-литовских предков. В высшей степени оскорбительно!