– Если вам не трудно…
– Я считаю это святым долгом, господин!
Он присаживается напротив и волнительно произносит:
– Сначала нужно повязать салфетку, не слишком туго, чтобы она не мешала движениям. Теперь надо вальяжно сесть, – кельнер вдруг резко развалился на стуле, словно в него выстрелили.
– Извините?.. – говорю я.
– Все в порядке, это старинное блюдо, его кушали на Востоке, когда еще были русские.
– Кто был?
– Русские, это слово теперь слишком редко встречается.
– Ладно, что делать дальше?
– Накалывайте вареник на вилку и несколько раз обмакните его в сметану.
– Хорошо, а потом?
– Потом надо почувствовать запах свежего вареного теста и как слюна оживает на языке.
– Интересно, – теперь можно в рот?
– О, да, только не спешите сразу все проглотить, надо разжевать это с открытым ртом, периодически всасывая через него воздух, чтоб не обжечься творогом. Сейчас я должен обращаться к вам – батюшка. Уверяю вас, это блюдо кушали именно так. Первые два вареника, батюшка, надо съесть быстро, а потом начинается главная часть трапезы, глаза кельнера азартно заблестели. – После того как вареничек оказался во рту, кельнер сглотнул, надо обкручивать его языком, пытаясь всосать весь вкус через небо, только жуйте теперь не торопясь, чтобы пищевой комочек был плотненький, как можно однородней.
– Господи, какая мерзость, они действительно так ели?
– О, только так и никак иначе господин. Продолжайте, пока я принесу самовар, когда докушаете, постарайтесь звучно исторгнуть воздух из желудка и только потом оботрите рот салфеткой.
Официант резко выгнулся, откинул голову и, как ни в чем не бывало, отправился за стойку.
Через полчаса я оказался на улице и побрел вдоль канала, упрятанного в гранит и слабо освещаемого фонарями. «Русские», – тяжело гудело во всем теле. Под низкими мостами шелестела прирученная стихия, распадалось лето. Из-за домов доходило редкое дыхание автомобильного города, отходящего ко сну.
Неужели он что-то знает..? Я пытался припомнить, сколько времени я уже здесь, от ветра блестели глаза. Я медленно шел, стараясь не оглядываться, скрывая от посторонних крупную дрожь. В воображении рисовались огромные судоходные реки, пашни с пылящими тракторами, разбитые дороги, уходящие за горизонт, обшарпанные кухни бетонных микрорайонов, окна желтого света.
Я крепко ругал себя за малодушие, понимая, что еще
Эволюция
Андрей вошел к учителю, как обычно, утром.
– Что, снова работать не хочется? – поинтересовался тот.
– Да какая на хрен работа, ты посмотри, что я написал, – и с нетерпением протянул ему электронную бумагу.
– Это рассказ?
– Да, и не просто рассказ, а гениальный рассказ.
Учитель без слов вышел в другую комнату и сел читать. Начинался рассказ так же, как и все остальные: «Девочка структурировала в своей комнате». Видимо, это о девочке, которая постоянно структурирует в своей комнате. Да что с ними со всеми такое, – возмутился учитель и усилием воли продолжил читать: «Девочка структурировала в своей комнате. Звали ее Аня. А Егору что? Он структурировать не умел. У него была синтетическая болезнь: если на кухне или еще где стояло несколько стульев, он старался занять их все сразу. Сколько видел, столько и занимал. А у Ани такой болезни не было. Она этих стульев не занимала, потому что вообще их не видела. А Егор выздороветь боялся. Здорофобия у него была. Ему казалось, что когда он выздоровеет, – сразу копыта отбросит. Он думал, точнее, думал, что думал… в общем, боялся как Аня стать. Потому и не женился. У Ани же до него был другой, предыдущий. Он все стулья видел и даже сидеть мог на одном. И все бы хорошо, но встать он не мог. Он думал, что если встанет – сразу заболеет. Аня, конечно, чувствовала, что что-то не так, но помочь не могла, она ведь и стульев не видела, да и его самого с трудом различала. Что сказать еще… комод был у них. Никто его открыть не умел. До Егора. Егору вообще после того случая понравилось комоды открывать. Всем девкам соседским комоды пооткрывал. Они сами его просили. Им с открытыми комодами и из дому выходить не надо было, сидели и смотрели на свои комоды или тоже структурировали…
А Егор потом выздоровел, когда всем комоды открыл. И звать его начали тогда Максимом».
Когда учитель вышел из комнаты, Андрей продолжал стоять в таком же положении. «Ну и херня, – выплеснул учитель. –
