Как мы видели, Бэкон, построивший свою философию науки вокруг идеи открытия, в качестве примера использовал Колумба; пять лет спустя Галилея провозгласили Колумбом астрономии: quasi novello Colombo («как бы новый Колумб»; «как бы» здесь носит доброжелательный оттенок){211}. Открытию сопутствовала конкуренция за первенство. Колумб настаивал, что первым увидел землю, поскольку Фердинанд и Изабелла обещали этому человеку пожизненную пенсию. Он предложил Триане второй приз – шелковый камзол. Галилей спешил опубликовать свои открытия, сделанные с помощью телескопа. В особенности он хотел вовремя получить экземпляры книги, чтобы отправить их во Франкфурт до начала весенней книжной ярмарки{212}. Галилей соревновался с неизвестными, воображаемыми конкурентами с того самого момента, как понял, что у Юпитера есть луны. (Он никогда не слышал о Хэрриоте, но знал, что телескопы получают распространение и скоро все будут с их помощью рассматривать небо)[110].
Мы живем в обществе, построенном на конкуренции, и поэтому склонны воспринимать конкурентное поведение как само собой разумеющийся универсальный аспект общественной жизни. Однако здесь следует проявлять осторожность. Существительное competition (конкуренция, соревнование) впервые появляется в английском языке в 1579 г., а глагол compete (конкурировать, соревноваться) в 1620 г. В конце XVI в. французское слово concurrence все еще означает «согласие», а не «конкуренция»; в начале XVII в. итальянское concorrente только начинает приобретать современное значение. Не существовало и очевидного синонима, по крайней мере в английском: rival (соперник, соперничать – существительное 1577, глагол 1607) и rivalry (соперничество, 1598) возникли примерно в одно время с competition и отражают потребность в новом языке для конкурирующего поведения, которое было не только причиной, но и результатом новой культуры открытия{213}.
Разные люди по-разному реагировали на новый, быстро распространявшийся дух конкуренции. В случае с великим математиком Робервалем результатом стало патологическое убеждение, что другие люди крадут его идеи. Гоббс писал о своем друге: «У Роберваля есть одна странность: как только люди публикуют выдающуюся теорему, которую они открыли, он тут же рассылает письма, объявляя, что открыл ее первым»{214}. Ньютон ждал почти тридцать лет, прежде чем опубликовать полное описание своего варианта математического анализа; похоже, вопрос приоритета его совсем не интересовал. К моменту публикации, в 1693 г., он сильно отставал от Лейбница, который опубликовал свою, несколько отличавшуюся от ньютоновской, версию в 1684 г. Однако после 1704 г. между ними разгорелся жаркий спор – о том, что Лейбниц мог видеть рукопись Ньютона и украсть его идеи. Друзья Ньютона убедили его опубликовать свой великий труд «Начала» (1687), в котором объяснялись законы тяготения. Двумя годами позже Лейбниц опубликовал альтернативную теорию. Возник спор о том, разработал ли Лейбниц ее самостоятельно (на чем он настаивал) или после прочтения «Начал». Первое обвинение против Лейбница было ошибочным, но Ньютон продолжал настаивать и даже написал для себя якобы беспристрастную оценку Королевского общества относительно истинных и ложных аргументов в споре. Второе обвинение, как показали недавние исследования, было вполне обоснованным. В этом отношении Лейбниц действительно был плагиатором. Ньютон оказался втянут (как обоснованно, так и не обоснованно) в самый ожесточенный и долгий спор о приоритете, жалуясь, что у него «украли открытия»{215}.
Тот факт, что Ньютон, так долго проявлявший безразличие к этим вопросам, не удержался и вступил в битву за свой приоритет, объясняется не чем иным, как ожиданиями его друзей и учеников. Его окружала культура, одержимая претензиями на приоритет (самого Ньютона обвинял в плагиате Гук, утверждавший, что подсказал ему обратную квадратную зависимость, но этот дар Ньютон отказывался признавать){216}. В большей степени это была культура новой науки, чем просто конкуренция, однако именно конкуренция составляла ее основу; без нее просто не могло быть науки.
Существование конкуренции среди ученых само по себе является свидетельством наличия идеи открытия; отсутствие конкуренции говорило бы об отсутствии такого понятия, как открытие. Утверждение, что понятие открытия во всех отношениях является новым, выглядит довольно смелым, но его легко проверить (как мы один раз уже его проверяли, когда искали открытия в трактате Вергилия «Об изобретателях»){217}. Когда был первый спор о приоритете? В данном случае я имею в виду не дискуссию о приоритете, начатую впоследствии историками (кто открыл Америку, Колумб или викинги?), а спор, который привел к конфликту современников. Задолго до спора о том, кто открыл пятна на Солнце (начиная с 1612), имела место ожесточенная дискуссия (после 1588) между Тихо Браге и Николаусом Реймерсом Бэром, которого называли Урсус (Медведь), о приоритете в создании гелиоцентрической космологии (Браге опубликовал свои идеи чуть раньше Урсуса, но Урсус заявлял о независимости своего открытия и о том, что эта гипотеза не нова, – против обоих утверждений Браге решительно возражал){218}. Оба также утверждали, что именно они изобрели математический метод под названием простаферезис, который помогал выполнять сложные вычисления до изобретения логарифмов (логарифмы – это еще одно множественное изобретение, поскольку к этой идее независимо друг от друга пришли Джон Непер в 1614 и Йост Бюрги в 1620){219}. Но Браге и Урсус также не были первооткрывателями спора о приоритете; скорее приоритет их волновал потому, что математики относились к нему серьезно как минимум с 1520 г.{220}
В 1520 г. Сципион дель Ферро открыл метод решения кубических уравнений. Дель Ферро рассказал об открытии одному из своих учеников, однако этот же метод независимо от него открыл Никколо Фонтана по прозвищу Тарталья (что означает «заика»). Тарталья победил ученика дель Ферро в публичной дуэли, устроенной для демонстрации математических способностей (и для привлечения учеников; в итальянских городах-государствах эпохи Возрождения математическое образование считалось очень важным для коммерческого успеха, но количество потенциальных учеников было ограничено, что стало причиной яростной конкуренции за них среди математиков). Математик и философ Джироламо Кардано убедил Тарталью раскрыть ему секрет, внушив ложные надежды на значительное финансовое вознаграждение. Кардано поклялся хранить тайну, а Тарталья зашифровал секрет в стихотворении, чтобы впоследствии иметь возможность продемонстрировать свой приоритет. Чуть позже Кардано обнаружил, что Ферро сделал открытие раньше Тартальи, и поэтому решил, что это освобождает его от клятвы, и в 1545 г. опубликовал метод – что привело к ожесточенному спору между Кардано и Тартальей, а затем к «дуэли» между учеником Кардано и Тартальей (в которой победил ученик Кардано){221}.
Этот маленький эпизод ясно демонстрирует, каковы предварительные условия для спора о приоритете. Во-первых, должно существовать сплоченное сообщество экспертов, разделяющих критерии, согласно которым определяется успех (например, в «дуэлях»). Во-вторых, это экспертное сообщество должно иметь общую базу знаний, что позволяет им оценить не только истинность результата, но и его новизну. В-третьих, должны существовать способы определения приоритета – зашифрованное стихотворение Тартальи было средством продемонстрировать, что он уже знает решение, хотя и держит его в секрете. (В 1610 г. Галилей, используя похожий метод, опубликовал анаграммы, чтобы доказать, что он открыл фазы Венеры и странную форму Сатурна, хотя еще не объявил об этих открытиях. Роберт Гук в 1660 г. впервые сообщил о законе, связывающем силу и деформацию, который мы теперь называем законом Гука, также с помощью анаграммы, а Гюйгенс, открывший спутник Сатурна (теперь он носит имя Титан) и кольцо Сатурна, использовал анаграммы, чтобы защитить свои притязания на приоритет){222}. И наконец, должен существовать механизм для обнародования знания – например, Кардано выпускает книгу. В нормальных обстоятельствах это публикация, которая создает, в первую очередь, экспертное сообщество и определенную совокупность знаний (это, в сущности, две стороны одной медали), а также предоставляет возможность для неоспоримой претензии на приоритет.
Можно представить споры о приоритете и в отсутствие печатного станка, но нам не известны такие случаи до изобретения
