В анатомии этот процесс начался значительно позже, чем в математике. В 1543 г. Андреас Везалий опубликовал книгу «О строении человеческого тела», в которой указал на массу ошибок в работах Галена. Он конкурировал с Галеном, но еще не существовало сообщества анатомов, соперничающих друг с другом, а Везалий не стремился заявить о своем приоритете. Скорее он устанавливал точку отсчета, которая позволяла другим заявлять о приоритете. (Как мы видели, и Инграссиас, и Фаллопио получили возможность сообщить об открытии стремечка, поскольку обнаружили нечто, отсутствующее у Везалия.)
Один из главных тезисов Мертона о науке состоит в том, что научное знание является публичным – то есть знание, которое сделано доступным, чтобы другие могли ставить его под сомнение, проверять и обсуждать{224}. Знание, доступное одному человеку, не является научным, поскольку не прошло проверку у коллег. Поэтому не может существовать науки без надежного способа публикации знания. Открытия, оставшиеся неизвестными или опубликованные по прошествии длительного времени, не являются настоящими открытиями[113]. Споры о приоритете – надежный показатель того, что знание стало публичным, прогрессивным и ориентированным на открытия. Поэтому первое появление открытий в той или иной дисциплине указывает на важный момент в ее истории, начало того, что мы, оглядываясь назад, можем назвать «современностью». Мы видели, что сначала такие споры появились в математике, а в 1561 г. Фаллопио был вовлечен в спор с Коломбо о том, кто открыл клитор{225}. Поскольку Коломбо к тому времени уже умер, а Фаллопио умер в 1562 г., спор продолжил ученик Фаллопио, Леон Каркано. Через сто лет разразился жаркий спор между Томасом Бартолином и Улофом Рудбеком о том, кто из них открыл лимфатическую систему человека{226}. Эти споры, переходящие в перебранки, требовалось как-то разрешать. Браге подал в суд на Урсуса (который умер до начала судебных заседаний), но было совершенно очевидно, что суды не обладают необходимой компетенцией{227}. Поэтому спор между Ренье де Граафом и Яном Сваммердамом о том, кто открыл яйцеклетки в яичниках, начавшийся в 1672 г., был передан на рассмотрение Королевского общества{228}. Королевское общество отдало пальму первенства не участникам спора, а Нильсу Стенсону.
Не менее важным аспектом, чем спор о приоритете, является название открытия. Ученые нередко заявляют о своем праве на название своего открытия, по аналогии с открытием новых земель; Инграссиас назвал новую кость стремечком, Галилей назвал луны Юпитера планетами Медичи, а Лавуазье придумал название для кислорода. Часто открытия называют именем их авторов; с 1597 г. общепринятым стало различать три системы мира, Птолемея, Коперника и Браге{229}. Этьен Паскаль, отец Блеза Паскаля, в 1637 г. открыл необычную математическую кривую: в 1650 г. его друг Жиль де Роберваль назвал ее «улиткой Паскаля» – вернее, из уважения к скромности Этьена Паскаля (он был еще жив), «улиткой месье П.»{230}.
Такие названия сами по себе являются заявками на приоритет, которые делают почитатели первооткрывателей, – здесь прослеживается неявная аналогия с открытием Америки[114]. Это объясняет, почему у нас нет частей тела, названных в честь Гиппократа или Галена, звезд – в честь Птолемея, живых существ – в честь Аристотеля или Плиния. Присвоение названий неотделимо от открытий; оно не могло существовать до того, как люди стали путешествовать с целью открытия новых земель. И действительно, для присвоения названия ученые должны заявить о приоритете, чтобы иметь аргументы в свою пользу. Даже Везалий, первый великий анатом эпохи Возрождения, не заявлял о своем приоритете, и именно поэтому, несмотря на его многочисленные открытия, ни одна часть тела не получила его имени.
Математическая кривая, названная «улиткой месье П[аскаля]». Из «Математических работ» Роберваля, 1731
§ 9Понимание того, что географические открытия означают нечто новое, пришло очень быстро – в 1507 г. Вальдземюллер решил назвать «Америкой» земли, исследованные Веспуччи; вскоре так стали называть весь континент{231}. Эпонимия (наименование географических объектов в честь людей) раньше не была особенно распространена. Хотя новым явлением она тоже не была: в конце концов, христианство названо по имени Христа. Точно так же, по именам авторов, назывались ереси – например, донатизм и арианство. Некоторые города получили названия в честь своих основателей: Александрия в честь Александра Великого, Кейсария – Цезаря Августа, Константинополь – Константина[115]. Подробные астрономические таблицы Альфонсины были названы в честь человека, по поручению которого они были созданы, короля Кастилии Альфонсо X (1221–1284){232}.
Исследуя побережье Африки, португальские мореплаватели составляли карты и придумывали названия, зачастую заимствуя их у местных племен или используя имена святых. Наконец, в 1488 г. Бартоломеу Диаш достиг южной оконечности континента, которую назвал мысом Доброй Надежды. Самую дальнюю точку за мысом, до которой добрался Диаш, он называл «Rio do Infante», то есть «рекой инфанта», в честь принца Энрике, прозванного Мореплавателем{233}. Колумб назвал открытые им острова Сан-Сальвадор, Санта-Мария-де-ла-Консепсьон, Фернандина, Изабелла, Хуана и Эспаньола, а первый испанский город получил название Ла-Навидад; все эти имена связаны с христианским вероучением или с испанской королевской семьей. Единственное географическое название в честь простолюдина, появившееся в Новом Свете до 1507 г., – это, по всей видимости, Рио-де-Фонсоа, по имени спонсора экспедиции 1499 г.{234} Эпонимия приобрела гигантские масштабы благодаря практике наименования новых земель в честь покровителей (Филиппины в честь короля Испании Филиппа II, Вирджиния в честь Елизаветы I, королевы-девственницы (от англ. Virgin), Каролина в честь Карла I), но это почти всегда была короли или королевы (исключением является Земля Ван-Димена, получившая имя генерал-губернатора голландской Ост-Индии в 1642 г., но гораздо позже названная в честь Абела Тасмана, который ее открыл).
Подобно самому понятию открытия, эпонимия вскоре была перенесена из географии в точные науки. Новизна этого подхода иллюстрируется желанием Галилея найти в 1610 г. прецедент наименования звезды в честь человека, когда он назвал открытые им луны Юпитера «звездами Медичи». Единственным примером, который ему удалось отыскать, была попытка римского императора Августа назвать комету в честь Юлия Цезаря (конечно, неудачная, поскольку комета, которую мы теперь знаем как комету Галлея, быстро исчезла с небосклона){235}. Естественно, Август заявлял, что Цезарь был не человеком, а богом, поскольку все планеты носили имена богов (и этот принцип соблюдался при выборе имен вновь открытых планет: Уран, Нептун, Плутон)[116]{236}. На латыни дни недели названы в честь планет (включая Солнце и Луну, которые в системе Птолемея тоже относились к планетам); в языках германской группы некоторые дни переименованы в честь языческих богов. С другой стороны, Америго Веспуччи не был ни богом, ни императором, ни королем. Эпонимия неожиданно спустилась на землю.
В географии открытия и присваивание имен шли рука об руку, но в науке второе отставало от первых. Для нас это не слишком очевидно, поскольку классические открытия стали связывать с именами первооткрывателей. «Закон Архимеда» (о том, что тело не утонет, если вес вытесненной телом жидкости равен или превышает вес самого тела), по всей видимости, получил такое название только после 1697 г.{237} Этимологический и технический словарь 1721 г.
