То, что она говорит, невозможно. С другой стороны, то, что она говорит, звучит убедительно.
Неправдоподобие, как ни странно, помогает принять ее рассказ. Если бы Ларк хотела наврать мне, она бы не стала выдумывать столь изощренную ложь, не так ли? Ложь должна быть такой, чтобы в нее можно было легко поверить, и тот факт, что это не так – совсем не так, странным образом заставляет поверить в нее. Никто не осмелится сказать, что такая невообразимая вещь может быть неправдой.
Но этого не может быть! Я знаю, кто я.
Оказывается, моя рука по-прежнему сжимает кристалл. Я вцепляюсь в него так крепко, что шнур больно врезается в мою шею.
– Лэчлэн дал тебе этот кристалл, когда вы были в Подполье, – говорит Ларк. Я ловлю ее взгляд, и в нем отражается потаенная боль.
Я хочу сорвать его, но шнурок слишком крепкий, и попытка причиняет только боль. Моя рука безвольно падает на колени, и кристалл подпрыгивает на груди.
Нет. Это не может быть правдой. Одно я знаю наверняка, кроме всего остального. Я люблю свою мать. Я верю ей. Моя мама никогда бы не причинила мне боль. Она бы умерла за меня.
Твою маму убили. Так сказала Ларк. Она умерла, защищая меня, пытаясь дать мне лучшую жизнь. Конечно, она бы это сделала, хочется заорать мне. Но она не умерла. Она не какая-то другая женщина. Она сейчас в Центре. Я могу увидеться с ней в любое время.
Внезапно последние слова Ларк прожигают мой мозг. Ты нужна нам, Рауэн. А перед этим она говорила о какой-то миссии.
Все это неправда. Она выдумала все это, чтобы использовать меня каким-то образом. Но это какой-то замысловатый трюк. Или она похожа на Перл, амбициозная, любящая манипулировать людьми, и она думает, что это способ посеять раздор между нами, разлучить нас.
И черт возьми, это сработало! Я вспоминаю, какая счастливая жизнь у меня была до того, как Ларк появилась в классе. Школа, друзья и мальчики. Я хочу, чтобы вернулось то, что пытается отнять Ларк своими откровениями. Она разрушает все!
Во мне нарастает ярость. Испытывать ярость гораздо проще, чем недоумение, печаль, страх, которые, кажется, сейчас переполнят меня. Гнев делает меня сильной. Я знаю, как вести себя, когда злюсь.
Я просто взрываюсь.
– Ты лжешь! – шиплю я на нее. – Ты просто мерзкая лгунья! Ты просто завидуешь мне. Мне и Перл и всем людям, которые принадлежат к «Дубам», живут во внутренних кругах. А ты всего лишь кусок мусора из внешнего круга.
– Рауэн, я…
– Не называй меня так! – кричу я. – Я не… Я не…
Но сам факт того, что я раздражаюсь, доказывает, что я верю ей. Иначе бы я просто посмеялась над ней. Но внутри меня все дрожит. Рауэн. Кто такая Рауэн?
Это я.
Я чувствую ее. Другую девочку внутри себя. Отделенную, но теперь она ближе, чем когда бы то ни было. Синтмескалин, который я приняла прошлой ночью, еще больше все запутал, но, может быть, он открыл дверь другим силам, которые до этого были заперты.
По моим щекам бегут слезы. Ларк тянется, чтобы вытереть их, но я вскакиваю на ноги.
– Не трогай.
– Прости, Рауэн. Я знаю, что это трудно. Ты помнишь? Ты хоть что-нибудь помнишь?
Голова просто раскалывается, каждая вспышка ярости отдается стуком в висках.
– Не знаю, – говорю я в отчаянии. Я поддаюсь ее словам, ее уловкам. Я ничего не помню. Совсем ничего. Но я чувствую… Это попытка вырваться из слов, как будто какая-то мощная и невероятная сила отчаянно пытается сдержать их внутри меня. Мне кажется, что я забыла что-то. Но я даже не могу вспомнить, что я забыла.
Я не могу быть этой девочкой по имени Рауэн. Я не могу быть вторым ребенком. Вторых детей преследуют, убивают, сажают в тюрьму… или того хуже.
О святая Земля! Внезапно меня бьет как молотом: воспоминание – вернее, просто эпизод из вчерашнего сна – я, привязанная к столу, иглы, прокалывающие мои глаза. Крики. Мои собственные крики и, что хуже, крики невидимых людей в других комнатах. Механические манипуляторы топят меня в ванне с вязким гелем. Я пытаюсь задержать дыхание, но машина давит мне на живот, и я выдыхаю. И вдыхаю. Чувствую, как склизкий гель заполняет мои легкие.
– Я могу доказать, – говорит Ларк. – Я могу привести тебя в пещеру с кристаллами.
Мне хочется ответить «нет». Я хочу приказать ей уйти, а самой укутаться в одеяло, проспать много часов без сновидений и проснуться снова обычной девушкой.
Но другая половина меня заставляет сказать:
– Пойдем.
10
Звезды над нами тускло проглядывают сквозь твердые частицы, рассеянные в атмосфере, чтобы задерживать часть солнечного излучения. Я знаю – потому что читала – звезды были ярче, когда люди жили за пределами Эдема. Но я никогда не видела их иными – просто блеклые мерцающие осколки. Да и как бы я смогла, если никогда не была за пределами Эдема? Никто бы не выжил в этом пекле – отравленном мертвом кошмаре Земли. Земли, которую люди уничтожили, а машина – Экопан – пытается оживить.
Тротуар загорается под нашими ногами, освещая нам дорогу, и затем потухает, когда мы проходим. В этой части города, вдали от развлекательных центров, пешеходов немного. Наши шаги озаряются яркими вспышками на фоне тусклого приглушенного освещения окружающих домов. Эдем знает меня. Конечно, не меня лично. Автоматизированный, управляемый компьютером город не признает во мне Ярроу, пока охранобот не просканирует мои глаза. Но узнает меня, как часть города, освещает мой путь, чтобы мне было удобнее, темнеет, когда я ухожу. Я часть этой искусственной экосистемы.
– Мы, эм… анти-животные, – говорю я Ларк, и на секунду она смотрит нам меня так, словно я все еще под воздействием синтмескалина. Но тут же понимает, что я имею в виду, и подхватывает мысль, словно это продолжение начатого раньше разговора. Вполне возможно, так оно и есть.
– Мы были частью чего-то большего, – говорит она. И я знаю, что под «мы» она не имеет в виду меня и себя или тех, кто живет в Эдеме сейчас, но весь наш род. – Мы были тварями, животными, как ты выразилась. Частью лесов и полей.
– А точно были? – спрашиваю я. – Или мы всегда воевали с природой, подчиняя ее своей воле?
– Ты сейчас о том, во что верят Доминаторы? – осторожно
