В рыданиях, захлебываясь слезами и застрявшими в горле криками, Белянка сползла вниз, протащила за собой простыню. Ссадины на ладонях по новой содрались о мелкие трещинки беленой глины. Остервенело терла Белянка ступню о ступню до жжения в коже, кричала до хрипоты. Попыталась подняться, запуталась в покрывале, грохнулась, прочертила коленями по грубой ткани, прижалась мокрой щекой к прохладному полу.
И уткнулась носом в его подушку.
И обожглась его запахом. Задохнулась последней – в целом мире последней! – каплей его запаха. Захлебнулась невозможностью повторить объятия, касания и слова. Больше никогда не держать его за руку. Никогда не ловить улыбку в небесных глазах. Никогда не плыть по опрокинутому куполу неба. Никогда не холодеть до дрожи от звука его голоса. Никогда не сплести пару стульев с узором солнца для этой комнаты. Никогда не готовить ему завтрак, не сшить сарафан под цвет его глаз.
Никогда не родить ему дочь.
Никогда. Никогда. Никогда.
– Никогда!
– Остановись…
Кто это сказал? Кто? Кто сказал?
Слепыми от слез глазами Белянка увидела Ловкого. Он высился над ней столетним дубом и с бесконечной жалостью смотрел, как она корчится в его ногах. Каменно-спокойный, будто и не обрушился весь мир. Какой-то новый, чужой и слишком живой.
– Тише… – он опустился к ней с недосягаемой высоты, потянулся горячими ручищами.
– Не трогай меня! – прохрипела Белянка и отшатнулась, ударилась головой о спинку кровати.
– Ты не одна, слышишь? Девочка моя, сестренка, глупая мышка, маленькая моя, ты не одна. Иди сюда, – Ловкий прижал ее голову к широкой груди, закрывая ладонью ухо и половину щеки, второй рукой сжал плечо.
– Я не могу. Я не хочу без него жить, – без сил выдохнула Белянка и перестала биться, затихла.
Ловкий молчал и покачивался из стороны в сторону, баюкал. Пахло дубом, осенними листьями и табаком. Бессмысленность жизни сплеталась бессмысленностью смерти и растворялась в мерном движении: влево, вправо, влево, вправо, влево – так баюкают младенцев. Когда-то, давным-давно, Ловкий так баюкал крохотную Белянку, когда еще пахли ландышами мамины руки.
Долго-долго баюкал, бесконечно. Будто бы сотню лет. Влево, вправо, влево, вправо. Влево. Вправо.
– А теперь выдыхай, – прошептал он на ухо.
Белянка послушно выдохнула.
– Еще выдыхай, – продолжая покачиваться, прошептал он.
– Задохнусь, – прохрипела она чужим голосом.
– Выдыхай и отпускай, – так же тихо попросил Ловкий.
– Нет! – вскинулась Белянка и ударила его макушкой по зубам.
– У тебя нет другого выхода, – стиснув от боли челюсть, просипел Ловкий.
– Есть, – сжала Белянка кулаки и вскочила на ноги. – Пойти за ним!
– У тебя нет этого выхода! – закричал Ловкий. – Ты попадешь в Предрассветный час – и тогда уж точно никогда не встретишься со Стрелком! Ты не можешь сама пойти за ним!
– Так убей меня! – расхохоталась Белянка – и испугалась своего смеха. – Убей – и я еще смогу его догнать!
Ловкий схватил ее запястья и скрутил так, что никак не шелохнуться – даже дышать тяжело.
– Не смей о таком просить. Никого и никогда! Ни ты, ни твой убийца уже никогда не попадете в Теплый мир. Поняла? Ты же знаешь все это! Лучше меня знаешь! Чему тебя учила тетушка Мухомор?! – он резко крутанул ее на месте и в следующий миг окатил ледяной водой из кадушки.
Белянка задрожала и очнулась. Мир обрел очертания и краски. Рваная простыня, кулем покрывало по полу, мокрая от слез подушка и… разъяренный Ловкий с пустой кадушкой в руках. Встрепаны рыжие волосы, блестят глаза и дрожат бледные губы.
– Я здесь, – прошептала Белянка, закашлялась и произнесла громче: – Я жива. Прости. Я… была не в себе.
– Хвала Лесу, ты жива! – Ловкий с жутким грохотом отбросил к стене кадушку. – И если бы хоть кто-то, кроме меня, увидел это, – он развел руками, – я даже не знаю, что бы с тобой сделали.
– А что делают с такими? – к своему ужасу, Белянка даже усмехнулась криво.
– Не знаю, я ни разу не видел такой истерики по ушедшему на запад. Ни разу. Так не должно быть. Нужно отпустить.
Из ее глаз вновь побежали слезы.
– Не могу, – Белянка отвернулась и запрокинула голову.
Ловкий осторожно сжал ее плечи – куда бережнее, чем когда обливал водой, – и усадил рядом с собой на кровать. Они долго молчали, и ничто не нарушало душную тишину. Наконец Белянка осмелилась повернуть голову и посмотреть на брата. Ярость ушла из распахнутых в пустоту потемневших глаз. Горели веснушки на бледном лице, торчали упрямые встрепанные вихры – и это было единственное, что осталось от прежнего Ловкого. Он сжал зубами губы и с комариным писком втянул воздух. Он так делал в детстве, когда Белянка плакала из-за какой-нибудь ушибленной коленки. Он пищал, а она хихикала. Теперь эта память больно жгла веки.
Белянка уткнулась ему в грудь и прошептала:
– Ты чего?
Он положил ей на плечи вторую руку.
– Не знаю, что с тобой делать, – едва слышно пробормотал он.
– Не нужно ничего со мной делать, – ровным голосом ответила она.
– Я не могу остаться с тобой. И я боюсь… тебя оставлять одну, – горячие губы вжались в ее макушку, и потому она скорее почувствовала кожей, чем услышала его последние слова: – Не узнаю тебя.
Белянка долго молчала, прежде чем выдавила из себя еще одно обещание:
– Не переживай, я не убью себя. Обещаю.
Каждая мышца в теле Ловкого напряглась, будто он не мог даже слышать таких страшных слов.
– Никто не должен видеть того, что увидел здесь я, – твердо сказал он.
Она молча и часто закивала, давясь новым приступом рыданий.
– Даже мне трудно это… принять, – продолжал Ловкий, запинаясь, будто тщательно выбирал слова. – Если кто-то еще это увидит… Горлица или… Я не знаю, что тогда будет, Бель.
– Я поняла, – она украдкой вытерла ладонью слезы. – А что за дела там наверху? Куда ты спешишь?
– Меня выбрали Отцом деревни, как названого брата Стрелка, и мы… – он вдруг осекся, освободился из ее объятий и поднялся. – Ладно, я пойду, там еще…
– Стой! – теперь пришла очередь Белянки вскакивать и хватать его за запястья. – Рассказывай, что там происходит и куда ты спешишь.
Пару мгновений он настороженно смотрел ей в глаза, а потом решился:
– Мы все опешили, когда ты кинулась на этого чужака, а уж когда та девка выскочила с ножом… мы бы отомстили за Стрелка тут же! Но этот лупоглазый как-то все вывернул, наплел про духов, про бога ихнего. Они быстренько убийцу унесли – наши даже опомниться не успели. Я хотел кинуться, но я… наверное, струсил я, Белка. Уж не знаю, простишь ты меня или нет. Хотя сама, конечно, хороша – чего ты полезла! – Ловкий прикусил язык и с досадой зажмурился. – Я вовсе не хотел винить тебя, я…
– Все в порядке, – на удивление спокойно ответила Белянка. – Я понимаю, что виновата в смерти Стрелка.
– Я вовсе не это…
– Но моим телом управлял воевода чужаков, этот
