– Господин, – проговорил он, – скажи мне, скажи, что это неправда.
– Это правда, отец.
– Всеблагой Господь! – Он покачал головой и перекрестился. – Я буду молиться за ее душу, господин. Буду молиться за ее душу еженощно, господин, и за души твоих дорогих детей.
Его голос замер под моим зловещим взглядом, но потом возбуждение одержало верх.
– Такие новости, господин! – воскликнул он. – У меня такие новости!
После, в отчаянии от выражения моего лица, повернулся, чтобы поднять жалкий мешок со своими пожитками, который швырнули с «Дракона-мореплавателя».
– Какие новости? – спросил я.
– Ярл Хэстен, господин, – горячо заговорил Виллибальд, – требует, чтобы его жена и два его сына крестились, господин!
Он улыбнулся, как будто ожидал, что я разделю его веселье.
– Он этого хочет? – удивленно переспросил я.
– Датчанин добивается крещения своей семьи! Я написал для него письмо, адресованное нашему королю! Похоже, наши проповеди приносят свои плоды. Жена ярла, Господи благослови ее душу, узрела свет! Она жаждет спасения, которое предлагает наш Бог! Она наконец-то полюбила нашего Спасителя, господин, и ее муж одобрил ее обращение.
Я молча смотрел на отца Виллибальда, портя его веселье угрюмым выражением лица, но священника нелегко было обескуражить. В нем вновь забурлил энтузиазм.
– Разве ты не видишь, господин? Если жена обратится, он последует за ней! Так часто бывает, что сперва жена находит спасение, а когда жены указывают путь, за ними следуют мужья!
– Он усыпляет наши подозрения, отец.
«Дракон-мореплаватель» уже присоединился к флоту, неуклонно продвигавшемуся на север.
– Ярл – растревоженная душа, он часто говорил со мной.
Священник воздел руки к небу, где били крыльями мириады морских птиц.
– На Небесах ликуют, господин, когда всего один грешник раскаивается. А он так близок к спасению! А когда обращается в истинную веру вождь, господин, его люди следуют за ним к Христу.
– Вождь? – глумливо улыбнулся я. – Хэстен всего лишь эрслинг. Он – дерьмо. И он не растревожен, отец, его тревожит только собственная жадность. Нам еще придется его убить.
Виллибальда привел в отчаяние мой цинизм. Он отошел и сел рядом с моим сыном. Я наблюдал, как они разговаривают, и гадал, почему Утред никогда не рвется беседовать со мной, хотя, похоже, его заворожил Виллибальд.
– Надеюсь, ты не отравляешь мозги мальчишки! – окликнул я.
– Мы говорим о птицах, господин, – живо ответил Виллибальд, – и о том, куда они улетают на зиму.
– Куда же они улетают?
– За море? – предположил Виллибальд.
Отлив ослабел, замер и повернул вспять, и вместе с ним мы вернулись в реку.
Я сидел, погрузившись в раздумья, на рулевой площадке, в то время как Финан стоял за большим рулевым веслом.
Мои люди размеренно гребли, довольные тем, что можно позволить приливу поработать за них, и пели песню про Эгира, бога моря, Ран, его жену, и их девять дочерей – всех их следовало задобрить, чтобы кораблю не грозила опасность в диких водах. Они пели песню потому, что знали – она мне нравится, но мотив казался мне пустым, а слова – бессмысленными, и я не присоединился к пению.
Я просто глядел на дым, курившийся над Лунденом, на темноту, пятнающую летнее небо, и желал быть птицей, исчезающей в высоком небе.
* * *Письмо Хэстена возродило в Альфреде жизнь. Это письмо, сказал он, – знак Господней милости, и епископ Эркенвальд, конечно, согласился с ним. Епископ твердил, что это Бог перебил язычников при Феарнхэмме, а теперь совершил чудо в сердце Хэстена.
Виллибальда послали в Бемфлеот с приглашением Хэстену привезти семью в Лунден, где и Альфред, и Этельред стали бы крестными отцами Бранны, Хэстена Младшего и настоящего Хорика. Никто не потрудился притвориться, что глухонемой малыш – сын Хэстена, но в том возбуждении, которое царило в Уэссексе, когда лето перешло в осень, об обмане не вспоминали. Ущербный заложник – я назвал его Харальдом – был послан ко мне домой. Он оказался смышленым мальчиком, и я поставил его работать в оружейной, где он продемонстрировал умение обращаться с точильным камнем и пылкое желание изучить оружие.
Еще я сторожил Скади – никто, казалось, не хотел иметь с ней дела. Некоторое время я демонстрировал ее в клетке у своих дверей, но такое унижение было слишком маленьким утешением за наложенное ею проклятие. Теперь она стала бесполезна в качестве заложницы, потому что ее любовник был заперт на острове Торней, и в один прекрасный день я отвез ее вверх по реке в одной из маленьких лодок, которые мы держали у лунденского разбитого моста.
Торней находился недалеко от Лундена, и с тридцатью людьми на веслах мы добрались до реки Колаун еще до полудня.
Мы медленно поднялись вверх по маленькой реке, но остров оказался – смотреть не на что. Люди Харальда (их было меньше трехсот) построили земляную стену, увенчанную палисадом из колючих кустов. Над колючим препятствием виднелись копья, но крыш мы не увидели – на Торнее не имелось леса для постройки домов. Река медленно обтекала остров с двух сторон, и мы следовали вдоль болотистой местности, за которой я видел два лагеря саксов, осаждавших остров. Два корабля стояли на якоре, оба с командой из мерсийцев; их работа заключалась в том, чтобы никакие припасы не попали к осажденным датчанам.
– Твой любовник там. – Я показал Скади на колючие кусты.
Потом велел Ралле, управлявшему кораблем, подвести нас к острову как можно ближе и, когда мы почти коснулись тростников, потащил Скади на нос.
– Вон твой одноногий любовник-импотент, – сказал я ей.
Несколько датчан, дезертировавших с острова, доложили, что Харальд ранен в левую ногу и в пах. Осиное Жало, очевидно, ударило его под подол кольчуги, и я вспомнил, как клинок стукнулся о кость, как я сильнее налег на него, так что железо скользнуло вверх по бедру, разорвав мышцы и вспоров кровеносные сосуды, и остановилось в паху. Нога загноилась, и ее отрéзали. Харальд все еще жил, и, может быть, его ненависть и пыл вдохнули жизнь в его людей, оказавшихся теперь лицом к лицу с самым мрачным будущим.
Скади промолчала. Она посмотрела на колючую стену, над которой виднелось несколько наконечников копий. На ней была рубашка рабыни, плотно подпоясанная на тонкой талии.
– Твои друзья едят своих лошадей, – добавил я. – И ловят угрей, лягушек и рыбу.
– Они выживут, – вяло ответила она.
– Датчане в ловушке, – пренебрежительно отозвался я. – На сей раз Альфред не будет платить им золотом за то, чтобы они ушли. Когда ударит зима, они сдадутся, и Альфред убьет их всех. Одного за другим, женщина.
– Они выживут, – настаивала Скади.
– Ты видишь будущее?
– Да, – ответила она, и я прикоснулся к молоту Тора.
Я ненавидел ее – и находил, что трудно отвести от нее взгляд. Скади была наделена даром красоты, однако то была красота оружия. Гладкая, твердая и сияющая. Даже
