– Однако люди все время нарушают клятвы, – спокойно продолжал Пирлиг, глядя на юг, где первый серый свет зари коснулся вершин холмов. – Может, именно поэтому мы подкрепляем клятвы требовательными законами и строгими обычаями, потому что понимаем – клятвы будут нарушены. Думаю, Альфред знает, что ты не вернешься. Он об этом говорил. Если на Уэссекс нападут, у него не будет его самого острого меча, но все равно он меня не посылал. Король думает, что Уэссексу лучше без тебя. Ему нужна набожная страна, а ты был шипом в этом его стремлении.
– Ему могут понадобиться еще шипы, если датчане вернутся в Уэссекс, – прорычал я.
– Он верит в Бога, господин Утред, он верит в Бога.
Я засмеялся, услышав это. Пусть христианский Бог защитит Уэссекс против датчан Нортумбрии, когда они ринутся на берег нынче летом.
– Если Альфред не хочет, чтоб я вернулся, зачем ты попусту тратишь мое время?
– Из-за клятвы, которую ты дал накануне битвы за Лунден. И персона, которой ты дал это обещание, просила меня прийти сюда.
Я уставился на него и представил, что слышу смех норн. Три пряхи. Норны с хлопотливыми пальцами, что плетут нити нашей судьбы.
– Нет, – сказал я, но без гнева в голосе.
– Она послала меня.
– Нет, – повторил я.
– Ей нужна твоя помощь.
– Нет! – запротестовал я.
– И она просила напомнить тебе, что когда-то ты поклялся ей служить.
Я закрыл глаза.
Это была правда, чистая правда. Забыл ли я про клятву, которую дал в ночь перед тем, как мы атаковали Лунден? Я про нее не забывал, но и не думал, что эта клятва наденет на меня сбрую.
– Нет, – уже сдаваясь, прошептал я.
– Все мы грешники, господин, – ласково произнес Пирлиг, – но даже Церковь признает, что некоторые грехи хуже прочих. Клятва, которую ты дал Альфреду, была долгом, и за исполнение этого долга следовало награждать благодарностью, землями и серебром. Это было неправильно с твоей стороны – нарушать клятву, я не могу этого одобрить, но я понимаю, что Альфред пренебрегал своим долгом по отношению к тебе. Однако клятва, которую ты дал госпоже, была принесена в знак любви, и такую клятву ты не можешь нарушить, не погубив своей души.
– Любовь? – Мой вопрос прозвучал как вызов.
– Ты любил Гизелу, я знаю, и не нарушал клятв, которые ей дал, но ты любишь госпожу, которая меня послала. Ты всегда ее любил. Я вижу это по твоему лицу, вижу это по ее лицу. Ты слеп к этому, но для остальных все ясно как божий день.
– Нет, – сказал я.
– Она в беде, – проговорил Пирлиг.
– В беде? – тупо переспросил я.
– Ее муж болен рассудком.
– Он безумен?
– Не так, как раньше.
Заскрипели петли, когда отворились огромные створки ворот.
Рагнар, босоногий, закутанный в плащ, кричал прощальные слова всадникам, проехавшим через Высокие Ворота Дунхолма; копыта стучали по камням дороги, что вела вниз, через город.
Один из всадников обернулся, и я узнал Хэстена. Он поднял руку, салютуя мне, и я поднял руку в ответ. И вдруг застыл – всадник рядом с ним тоже повернулся в седле. Наездница улыбнулась, но свирепой улыбкой. Это была Скади. Она, должно быть, увидела на моем лице удивление, потому что засмеялась, прежде чем ударить лошадь пятками в бока и легко и быстро поскакать вниз по холму.
– Беда, – прорычал я, наблюдая за всадниками – Бо́льшая беда, чем ты подозреваешь.
– Потому что Хэстен нападет на Мерсию? – поинтересовался Пирлиг.
Я не подтвердил этого, хотя сомневался, что Хэстен держал свои намерения втайне.
– Потому что с ним эта женщина.
– Женщины приносят грех в наш мир, – сказал Пирлиг. – И клянусь Богом, не дают греху завянуть. Но я не могу представить мир без них, а ты?
– Она хочет, чтобы я отправился к ней?
– Да, – ответил Пирлиг, – и она послала меня, чтобы тебя привезти. Она также велела сказать тебе кое-что. Что если ты не можешь сдержать клятву, она освобождает тебя от нее.
– Итак, я не должен ехать.
– Не должен.
– Но я дал клятву.
– Да.
Этельфлэд. Я сбежал от Альфреда и чувствовал лишь облегчение оттого, что обрел свободу. А теперь его дочь призывала меня. И Пирлиг был прав. Некоторые клятвы приносятся из-за любви, и эти клятвы мы не можем нарушить.
Зимой я чувствовал себя рулевым в тумане, которого несет приливом в ничто, которого ветер гонит туда, где нет гавани, заблудившимся, – но теперь словно рассеялся туман. Судьбы показали мне знакомый береговой знак, и, хотя это был не тот знак, которого я желал, он все же говорил, куда мне направить корабль.
Я и в самом деле дал клятву Этельфлэд. Почти каждое обещание, данное мною ее отцу, вырывалось у меня силой… Клятва, данная мною Этельфлэд, – тоже. Обещание служить ей было ценой за то, что она дала мне людей, чтобы помочь в отчаянной атаке на Лунден. Помню, как я негодовал, что за это назначили цену, но все равно встал перед ней на колени и дал клятву.
Я знал Этельфлэд с тех пор, как та была ребенком – ребенком, полным озорства, жизни и смеха. И я видел, как все это замерзает в ней из-за брака с моим кузеном. За годы, миновавшие после данной мною клятвы, я полюбил ее – не так, как любил Гизелу, дружившую с Этельфлэд, но как блестящую девушку, чей свет был погашен жестокостью мужчин. И я служил ей. Я защищал ее. А теперь она просила защитить ее снова, и эта просьба наполнила меня нерешительностью.
Следующие дни я старался себя занять, охотился, упражнялся с оружием, и Финан, который часто был моим партнером в схватке на мечах, однажды сделал шаг назад и спросил, не пытаюсь ли я его убить.
– Прости, – повинился я.
– Это из-за валлийского священника, верно? – спросил он.
– Из-за судьбы.
– И куда ведет нас судьба, господин?
– На юг, – ответил я. – На юг.
А я ненавидел это слово. Я был северянином, моей страной была Нортумбрия, однако пряхи забирали меня на юг.
– К Альфреду? – недоверчиво переспросил Финан.
– К Этельфлэд.
Я произнес ее имя и понял, что не могу больше медлить.
Итак, спустя неделю после отъезда Хэстена я пошел к Рагнару и солгал ему, потому что не хотел, чтобы тот видел мое предательство.
– Я собираюсь защитить своих детей, – сказал я ему.
– Хэстен наверняка их не убьет, – попытался он меня успокоить.
– Но Скади убьет.
Рагнар подумал об этом и кивнул:
– Верно.
– Или продаст их в рабство, – сурово добавил я. – Она меня ненавидит.
– Тогда ты должен ехать.
И вот я выехал из Дунхолма, и мои люди отправились со мной, потому что дали мне клятву верности, а с ними – их семьи. И тогда Рагнар понял, что я не вернусь.
Он наблюдал, как мои люди навьючивают лошадей кольчугами и оружием, а после посмотрел на меня обиженно и недоуменно:
– Ты едешь в Уэссекс?
– Нет, – пообещал я, и говорил правду.
Брида это знала.
– Тогда куда? – сердито вопросила
