Я пытаюсь представить, каково было бы бесконечно горевать, исчезни отец однажды без следа; каково это – постоянно жить с тайной, с незаживающей раной на сердце. Я вспоминаю светильник на пороге дома его родителей, включенный даже днем. Я представляю ту боль, и даже от этого мое сердце словно кровью обливается.
Проходит долгое время после окончания Воспоминаний, наполненное лишь плеском воды о камень. Когда Хидео снова заговаривает, его голос тихий, полный преследующей его всепоглощающей вины.
– Они никогда больше не говорили о Сасукэ после его исчезновения. Они винили себя, взяли груз на свои плечи и несли его молча. Соседи и полиция тоже перестали говорить о Сасукэ из уважения к моим родителям. Они не могут смотреть на фотографии с ним, я смог сохранить только ту единственную. Он теперь существует только в их скульптурах. Мама постарела за одну ночь. Раньше она помнила все, она возглавляла команду ученых. Теперь она не может запомнить, куда что положила, что делала. У отца развился кашель, от которого он так и не вылечился. Ему часто становится плохо, – глазами Хидео находит созвездие Близнецов, звезды в форме двух братьев. – А я… Ну, Сасукэ любил игры. Мы играли каждый день, придумывали сами разные игры. Он был умнее меня – сдавал все экзамены на отлично, легко проходил тесты в любую элитную академию.
Теперь я понимаю.
– Ты изобрел «НейроЛинк» из-за брата. Warcross был вдохновлен игрой, в которую Сасукэ играл в парке. Ты создал Warcross для него.
Он некоторое время молчит, и вода идет рябью, когда он поворачивается ко мне.
– Все, что я делаю, – для него.
Я легонько касаюсь его руки. Никакие слова не помогут в такой момент, и я ничего не говорю. Только слушаю.
– Я обычно не говорю о нем, Эмика, – Хидео прерывает тишину. Отворачивается. – Я не говорил о нем уже многие годы.
Вот он, Хидео, какой есть, без денег, славы и гениальности. Вот он – мальчик, каждый день ждущий, что брат вернется домой, засыпающий каждую ночь под тот же кошмар, навсегда пойманный в ловушку мыслей, что он мог бы сделать что-то иначе, хоть что-нибудь. Сложно описать потерю тому, кто никогда через нее не проходил, и невозможно объяснить, как это тебя меняет. Но тем, кто испытал это, слова не нужны.
Хидео отталкивается от края источника и кивает в сторону ступенек, ведущих в баню. Он протягивает мне руку. Я беру ее, взгляд, как всегда, скользит к шрамам на его костяшках.
– Уже поздно, – мягко говорит он.
24
В тот вечер мы ужинаем у родителей Хидео. Я наблюдаю, как аккуратно он жарит мясо, нарезает овощи, сыплет рис в рисоварку. Пока он этим занимается, его мама суетится вокруг меня, переживая из-за моего цвета лица.
– Такое крошечное дитя, – мягко попрекает она, улыбаясь мне. – Хидео, почему ты ее не кормишь? Обязательно дай ей миску побольше. Это добавит цвета ее щекам.
– Ока-сан, – вздыхает он, – ну пожалуйста.
Она пожимает плечами.
– Говорю тебе, ей нужно хорошо питаться, чтобы мозги работали. Помнишь, что я говорила тебе про нейроны? Они используют энергию, поставляемую кровью. – Я обмениваюсь с Хидео ухмылками, а она пускается в объяснения функций крови.
Хидео сам накрывает на стол, раскладывает еду по тарелкам, наливает всем чай. Ужин такой вкусный, что я хотела бы, чтобы он длился вечно: сочные, мягкие кусочки курицы идеально прожарены; гладкий рис покрыт жареным яйцом; маринованные овощи в качестве гарнира; мягкие пирожные моти из липкой рисовой муки на десерт, а внутри каждого из них начинка из клубники и сладких красных бобов; успокаивающий горячий зеленый чай. Мы едим, а родители Хидео тихо говорят на японском, тайком поглядывая на меня и улыбаясь, думая, что мастерски это от меня скрывают.
Я локтем толкаю Хидео, сидящего рядом.
– Что они говорят? – шепчу я.
– Ничего, – отвечает он, и я замечаю проступающий румянец на его щеках, – просто обычно у меня нет времени готовить, вот и все. Так что они это обсуждают.
Я ухмыляюсь.
– Но для меня ты нашел время приготовить ужин?
Удивительно, но создатель Warcross̕а награждает меня застенчивой улыбкой.
– Ну, – говорит он, – я хотел сделать что-то для тебя в ответ, – и выжидательно смотрит на меня. – Тебе нравится?
Замшевая коробка с электрическим скейтбордом за пятнадцать тысяч долларов. Полеты на частных самолетах. Шкаф, завешанный дорогой одеждой. Ужин в его собственном ресторане… Но ничто из этого не заставляет мое сердце биться так, как этот искренний взгляд, полный надежды, что я скажу, как мне понравилась приготовленная им еда.
Я касаюсь его плечом, держа свою миску.
– Неплохо, – говорю я. Он удивленно моргает, а потом, кажется, вспоминает то, что сказал во время нашей первой встречи. У него вырывается смешок.
– Принимается, – говорит он, откидываясь на спинку стула.
И все же… даже когда он непринужденно болтает с мамой и папой, я не могу забыть слова, сказанные им ранее, что они никогда не обсуждают ни с кем Сасукэ, что их горе и вина так глубоки, что они даже не могут держать портрет своего второго сына в доме. Неудивительно, что я никогда не слышала о нем в документальных фильмах о Хидео. Неудивительно, что у него такой строгий корпоративный запрет на разговоры о семье.
– Они не хотят переезжать, – говорит Хидео по дороге назад в Токио. – Я пытался переубедить их уже тысячу раз, но они не хотят покидать наш старый дом. Так что я делаю все возможное, чтобы обеспечить их безопасность.
– Безопасность? – спрашиваю я.
– Телохранители следят за их домом круглосуточно.
Ну конечно же. Я тогда не обратила внимания, но теперь вспоминаю случайного прохожего на тротуаре и стригущего изгородь садовника.
Когда машина подъезжает к домику «Всадников Феникса», уже почти полночь. Я смотрю на слои на темных окнах, сейчас демонстрирующие интерьер пустой машины, чтобы никто не увидел нас внутри.
– Скоро увидимся, – шепчу я ему, не желая уходить.
Он наклоняется ближе, берет меня за подбородок и целует в губы. Я закрываю глаза, отдаваясь поцелую.
Наконец он отстраняется – быстрее, чем
