Но поскольку на сегодня падение на асфальт с десятого этажа не входило в программу моих развлечений, я решил не испытывать судьбу и усилием воли отогнал забавный образ крылатого мальчика в распашонке. Вместо этого я сосредоточился на движении по карнизу, стараясь не обращать внимания на вопящую внизу толпу. В конце концов, у меня имелся определенный план. Ну, нечто вроде плана.
Я намеревался вернуться домой, чего бы это ни стоило.
Припав вплотную к стене здания, я продолжал маленькими шажками двигаться вдоль карниза прочь от разбитого окна. Шершавая бетонная стена больно царапала мне щеку. Сердце бешено колотилось, гулкие удары отдавались у меня в ушах. В какой-то момент я оступился. Правая нога соскользнула с карниза, и лишь чудом мне удалось устоять. Я понял, что не смогу двигаться дальше, — колени предательски дрожали, ладони стали влажными. Какой-то идиот за соседним окном стал махать руками, точно на голубя, приземлившегося к нему на карниз, пытаясь загнать меня обратно в разбитое окно. Я предельно лаконично сообщил ему все, что думаю по этому поводу, продемонстрировав кулак с поднятым средним пальцем.
Одновременно я старался собрать остатки мужества, чтобы привести в исполнение вторую часть моего «как бы плана».
Очередной порыв ветра вновь лишил меня и без того шаткого равновесия, я покачнулся, мышцы у меня на спине напряглись, и крылья сами собой раскрылись во всю ширь. Я понимал, что не смогу полететь, как птица, но теперь знал, что умею отлично падать. После падения с высоты пятнадцать тысяч футов падение с десятого этажа на крышу соседнего корпуса больницы — сущий пустяк.
И все же мне потребовалось немалое мужество, чтобы отлепиться от стены здания и опрокинуться назад. Я перевернулся в воздухе и раскинул руки в стороны, крылья послушно повторили движение рук. Мышцы спины заломило. Я наполовину планировал, наполовину падал и все же успешно приземлился на соседнюю крышу — и охнул от боли, ударившись босыми пятками о бетонное покрытие. Лишь спустя несколько секунд ко мне вернулась способность двигаться. Прихрамывая, я затрусил в дальний конец крыши.
Затем был еще один прыжок на десять футов вниз на крышу хозяйственной постройки, притулившейся у подножия небольшого холма. А потом я вскарабкался по склону холма к шоссе, перебрался через дорогу и побежал полем, стараясь уйти как можно дальше от разыскивающей меня толпы. Я бежал и бежал.
В наступающих сумерках я проскользнул на какой-то захламленный задний двор и стянул с веревки сушившиеся на ней широченную гавайскую рубаху и рабочие штаны. Переодевшись, я затолкал больничную одежду в мусорный контейнер и двинулся дальше. Еще через два квартала я украл из открытой машины пляжные шлепанцы. Я шел и шел, пока не начал спотыкаться от усталости.
Я забрел в пустой парк и, свернувшись калачиком иод кустом, наконец дал волю слезам. Когда я рыдал, вздрагивая всем телом, перья на моих крыльях соприкасались с кожей на спине и слегка щекотали ее — идиотское ощущение, но оно странным образом успокаивало. Я пролежал в парке под кустом до тех пор, пока солнце не зашло за горизонт и на Лос-Анджелес не опустилась ночная тьма.
Я шагал по городу, стараясь держаться темных улочек и проулков. Обострившиеся органы чувств, особенно зрение и слух, наводняли мой мозг таким количеством информации, что я едва не рехнулся.
Наконец я добрел до своей улицы. Две полицейские машины медленно двигались вдоль тротуара. Я затаился в кустах за живой изгородью возле соседнего дома, дожидаясь, пока они скроются из вида. Затем быстро пересек газон перед своим домом, юркнул за угол и побежал к задней двери, по дороге прихватив запасной ключ в дупле старого вяза.
Прежде чем вложить ключ в замочную скважину, я прислушался: внутри было тихо. Часы на кухонной стене показывали половину первого. Я отвернул кран над раковиной и выхлебал не меньше галлона воды. Затем опустошил стоящую на столе вазу с печеньем. Утолив голод и жажду, осторожно вскарабкался по лестнице на второй этаж и двинулся по коридору к спальне родителей, откуда доносились их возбужденные голоса.
Дверь в комнату младшей сестры была приоткрыта, мягкий свет ночника падал на площадку лестницы. Я остановился на пороге комнаты Шери и заглянул внутрь.
Отсюда мне были видны лишь уголок кровати и рассыпанные по подушке темные локоны сестры. Да еще я уловил прерывистое, с легкими всхлипами дыхание Шери — вероятно, малышка горько плакала, прежде чем уснуть. Больше всего на свете мне хотелось сделать то же самое — свернуться калачиком в своей постели и провалиться в сон, чтобы, проснувшись утром, обнаружить, что все произошедшее было лишь ночным кошмаром. Но увы, мои крылья, спрятанные под украденной гавайской рубашкой, были вполне реальны.
Для того чтобы расслышать сердитый голос отца, доносившийся из-за закрытой двери спальни, даже не требовалось чудесным образом обострившегося слуха, вполне хватило обычного.
— Нет, это невозможно: сидеть здесь и ждать неизвестно чего. Я снова пойду на поиски.
— Но полицейские говорят…
— Джулия, поверь мне, они и сами толком не знают, что говорят! Он наш сын. И я все больше склоняюсь к тому, что во всем, что касается исчезновения Тейлора, мы не можем доверять никому, кроме самих себя.
Отец замолчал. Я услышал, как кубики льда звякнули о стенки стакана. Затем раздался мамин голос:
— Ну почему? Почему мы? Почему все это произошло именно с нами?
— Понятия не имею. В данный момент эти вопросы волнуют меня меньше всего. Единственное, что меня волнует, — это то, что Тейлор где-то там, на улице, он один, он напуган и, возможно, ранен. Мы должны его отыскать!
Я сделал глубокий вдох и толкнул дверь в комнату родителей.
— Я здесь.
Мама выронила стакан с виски. Мгновение спустя я оказался в объятиях родителей. На короткий миг мне показалось, что
