Мистер Патель торговал всем понемножку – только так он мог конкурировать с супермаркетами, – но большую часть его товаров уже разобрали. Спиртное исчезло первым, разумеется. Женщины тоже любили выпить, и кто их этому научил? Другие женщины? Вряд ли.
Не останавливаясь, чтобы заглянуть в темный магазин, Элейн направила гольфкар во двор. Там находилась длинная металлическая пристройка с надписью «Магазин “Все для жизни” округа Дулинг. Автомобильные запчасти. Сначала зайди сюда и СЭКОНОМЬ!». Мистер Патель поддерживал в своих владениях идеальный порядок, в этом она отдавала ему должное. Отец Элейн, который был сантехником, подрабатывал ремонтом двигателей в Кларксберге, и в обоих сараях, служивших ему мастерской, повсюду валялись снятые детали, лысые шины, древние газонокосилки и культиваторы. Как бельмо на глазу, жаловалась мать Элейн. Зато оплачивает твои пятничные походы в салон красоты, парировал владыка замка, и беспорядок сохранялся.
Элейн пришлось всем телом навалиться на створку ворот, чтобы сдвинуть ее по грязным направляющим, но в итоге та отъехала на несколько футов, а больше ей и не требовалось.
«В чем дело, милая? – спросила она плачущую дочь до того, как узнала о существовании этого чертового дерева, когда думала, что слезы дочери – единственная ее проблема и что они прекратятся так же быстро, как весенний ливень. – От ужина разболелся животик?»
«Нет, – ответила Нана. – И не говори «животик», мама. Мне не пять лет».
Этот раздраженный тон Элейн услышала впервые, и ее это немного озадачило, но она продолжала гладить Нану по голове.
«А в чем дело?»
Губы Наны сжались, задрожали, и она разревелась.
«Я скучаю по папуле! Я скучаю по Билли, он иногда брал меня за руку, когда мы возвращались из школы, и это было хорошо, он был хорошим, но в основном я скучаю по папуле! Я хочу, чтобы эти каникулы закончились. Я хочу вернуться домой!»
Вместо того чтобы прекратиться, как весенний ливень, ее плач перешел в ураган. Элейн попыталась погладить ее по щеке, но Нана отбросила руку матери и села. Ее волосы торчали во все стороны. В этот момент Элейн увидела в ней Фрэнка. Увидела так отчетливо, что испугалась.
«Разве ты не помнишь, как он кричал на нас? – спросила Элейн. – И как он пробил стену? Это было ужасно!»
«Он кричал на тебя! – крикнула Нана. – На тебя, потому что ты всегда хотела, чтобы он что-то сделал… что-то принес… в чем-то изменился… Не знаю, но на меня он не кричал никогда!»
«Однако он растянул твою футболку. – Беспокойство Элейн усиливалось, переходя в нечто сродни ужасу. Она-то уже решила, что Нана забыла Фрэнка. Отправила на свалку вместе с невидимой подружкой, миссис Шалтай-Болтай. – Между прочим, твою любимую».
«Потому что он боялся того мужчины на автомобиле! Который раздавил кошку! Он заботился обо мне!»
«Помнишь, как он накричал на твою учительницу, помнишь, как тебе было стыдно?»
«Не важно. Он мне нужен!»
«Нана, хватит. Я тебя у…»
«Мне нужен мой папуля!»
«Тебе нужно закрыть глаза, чтобы заснуть и видеть сладкие…»
«МНЕ НУЖЕН МОЙ ПАПУЛЯ!»
Элейн ушла, мягко затворив дверь. И какие усилия потребовались, чтобы не опуститься до уровня ребенка и не захлопнуть ее! Даже теперь, стоя в пропахшей машинным маслом пристройке к магазину мистера Пателя, она бы не призналась себе, сколь близко подошла к тому, чтобы накричать на дочь. Причина была не в резком тоне Наны, так не похожем на ее обычно мягкий, застенчивый голос, и даже не в физическом сходстве с Фрэнком, которого она обычно не замечала. Просто Нана говорила как он, высказывая неразумные и невыполнимые желания. Словно Фрэнк Джиэри каким-то образом перескочил пропасть, отделявшую жестокий старый мир от этого нового, и вселился в ее ребенка.
На следующий день Нана казалась прежней, но Элейн не могла отогнать от себя мысли о плаче, услышанном через дверь, о том, как Нана отбросила ее руку, когда она хотела утешить дочь, об отвратительном крике, вырвавшемся из детского ротика: Мне нужен мой папуля! Но ведь этим дело не ограничивалось. Она ходила за ручку с этим мерзким маленьким Билли Бисоном, который жил дальше по улице. Ей недоставало маленького бойфренда, который наверняка желал затащить ее в кусты, чтобы поиграть в доктора. И не составляло труда представить себе Нану и этого скабрезного Билли в шестнадцать лет, на заднем сиденье «клаб-кэба» его отца. Билли целует ее взасос и примеряет на должность первой кухарки и бутылкомойки в своем говняном маленьком замке. Хватит рисовать картинки, Нана, вали на кухню и греми кастрюлями и сковородами. Складывай мою одежду. Совокупляйся со мной, а потом я рыгну, перекачусь на бок и засну.
Элейн принесла с собой динамофонарь, которым осветила теперь пристройку, куда никто не заглядывал. Горючего для автомобилей Дулинга не было, поэтому никого не интересовали ремни вентилятора или свечи зажигания. А вот то, что ей требовалось, вполне могло здесь быть. Многое из этого хранилось в мастерской ее отца, где тоже пахло маслом, и этот запах вызвал удивительно яркие воспоминания о девочке с косичками, которой она была (но без ностальгии, будьте уверены). Девочка передавала отцу детали и инструменты, когда он об этом просил, лучилась от глупого счастья, когда он ее хвалил, сжималась в комок, если ругал за медлительность или ошибку. Потому что ей хотелось радовать его. Он был ее папулей, большим и сильным, и она хотела радовать его во всем.
Этот мир был гораздо лучше прежнего, в котором правили мужчины. Здесь никто не кричал на нее, никто не кричал на Нану. Никто не относился к ним как к гражданам второго сорта. В этом мире маленькая девочка могла идти домой одна, даже в темноте, и чувствовать себя в безопасности. В этом мире талант маленькой девочки мог расти одновременно с бедрами и грудью. Никто не загубил бы его в зародыше. Нана этого не понимала, и не только она. Достаточно послушать болтовню на этих глупых Собраниях.
Я думаю, это выход, сказала Лайла, когда женщины стояли в высокой траве, глядя на странное дерево. И, Господи, а вдруг она права?
Элейн заходила все глубже в пристройку с автомобильными запчастями, направив луч фонаря в пол, потому что пол был бетонный, а бетон сохранял холод. И там, в дальнем углу, она нашла то, что искала: три канистры по пять галлонов каждая, с крепко закрученными крышками. Металлические, немаркированные, одна с широкой красной резинкой, две – с широкой синей. Ее отец точно так же маркировал свои канистры с керосином.
Я думаю, это выход. Тоннель в наш мир. Если мы захотим вернуться.
Разумеется, некоторые захотят.
