Элейн не верила, что Фрэнк сможет измениться. Такова его мужская натура. Но он изменил ее. Иногда она думала, что Фрэнк свел ее с ума. Для него она была мегерой, надсмотрщиком, ежедневным сигналом об окончании отдыха. Ее поражала слепота Фрэнка, не желавшего видеть груз лежавшей на ней ответственности. Неужели он действительно верил, что она радуется, напоминая ему о необходимости платить по счетам, поднимать разбросанные вещи, не давать волю вспыльчивости? Она не сомневалась, что да. Элейн как раз не была слепой, она видела, что муж не удовлетворен жизнью. Но он ее в упор не замечал.
И теперь она должна действовать, ради Наны и остальных. Она поняла это во второй половине дня, когда Тиффани Джонс умирала в придорожном кафе, отдав остатки своей несчастной жизни ради того, чтобы жил ее ребенок.
Да, часть женщин захочет вернуться. Не большинство, Элейн не могла поверить, что в большинстве своем женщины столь безумны и склонны к мазохизму, но могла ли она рисковать? Если ее дочь, милая Нана, сжимавшаяся в комок всякий раз, когда отец повышал голос…
Хватит об этом думать, одернула она себя. Сосредоточься на деле.
Красная резинка говорила о том, что в канистре дешевый керосин, пользы от которого будет не больше, чем от бензина в хранилищах городских автозаправочных станций. В старом керосине с красной резинкой можно было тушить зажженную спичку. Но синяя резинка означала добавку стабилизатора, и такой керосин сохранял летучесть после десяти лет хранения, а то и дольше.
Дерево, которое они нашли, могло быть удивительным, но при этом оставалось деревом, а деревья горели. Да, конечно, там был тигр, но она могла взять ружье. Испугать тигра, при необходимости пристрелить. (Стрелять она умела: отец научил.) В глубине души она все же считала такую предосторожность излишней. Лайла ведь говорила, что тигр и лис – посланники, и Элейн чувствовала, что так оно и есть. Ей казалось, что тигр не станет пытаться ее остановить, что по сути Дерево никто не охраняет.
И если это была дверь, ее следовало закрыть навсегда.
Когда-нибудь Нана поймет и поблагодарит мать за то, что та поступила правильно.
9Лайла заснула, но открыла глаза в самом начале шестого, когда новый день был угрюмой полоской света на восточном горизонте. Она встала и воспользовалась ночным горшком. (Водопровод уже пришел в Дулинг, но еще не добрался до Сент-Джордж-стрит. «Через неделю, может, через две», – заверяла Магда.) Лайла подумала, а не вернуться ли в постель, но знала, что будет только ворочаться и вспоминать, как Тиффани (перед смертью пепельно-серая) потеряла сознание в последний раз, с младенцем в руках, Эндрю Джонсом, все наследство которого состояло из самодельной рукописной книжицы.
Лайла оделась и вышла из дома. Шла куда глаза глядят, но не особо удивилась, увидев перед собой развалины муниципального здания, в котором проработала большую часть своей взрослой жизни. Здание это притягивало ее, как магнит, хотя смотреть здесь теперь было не на что. Его сильно повредил пожар, вызванный то ли ударом молнии, то ли коротким замыканием. Та половина здания, в котором располагалось управление шерифа, превратилась в почерневшие руины. Другой половине, с выбитыми окнами и проломанными стенами, досталось от непогоды. Сухая кладка размякла и покрылась плесенью, на полы намело мусор.
Поэтому Лайла удивилась, увидев, что на гранитных ступенях кто-то сидит. Собственно, только ступени и сохранились.
Когда она приблизилась, женщина встала и двинулась к ней.
– Лайла? – Неуверенный, сиплый от недавно пролитых слез голос был знакомым. – Лайла, это ты?
Новые женщины теперь появлялись редко, и не могло быть ничего лучше, если бы эта оказалась последней. Лайла подбежала к ней, обняла, расцеловала в обе щеки.
– Линни! Господи, как я рада тебя видеть!
Линни Марс стиснула ее со всей силы, потом отстранилась, чтобы всмотреться в лицо. Убедиться, что перед ней именно Лайла. Та все понимала и не шевелилась. Но Линни улыбалась, а слезы на ее щеках были слезами радости. Лайле казалось, будто уравновесились какие-то небесные весы: Тиффани ушла, Линни пришла.
– Долго ты здесь сидишь? – спросила наконец Лайла.
– Не знаю. Час, может, два. Видела, как зашла луна. Я… я не знала, куда мне идти. Я была в диспетчерской, смотрела на экран ноутбука, а потом… Как я здесь оказалась? И где это здесь?
– Все сложно, – ответила Лайла и, ведя Линни обратно к ступеням, осознала, что женщины часто говорили эти слова, а вот мужчины – почти никогда. – В определенном смысле ты по-прежнему в диспетчерской, только в коконе. По крайней мере, мы так думаем.
– Мы умерли? Призраки? Это ты хочешь сказать?
– Нет. Это место настоящее. – Поначалу Лайла сомневалась, но теперь была уверена. Более тесное знакомство может вызвать неприязнь, но уж точно рождает убежденность.
– И как давно вы здесь?
– Как минимум восемь месяцев. Может, больше. Время движется быстрее на этой стороне… Там, где мы сейчас. Как я понимаю, в том мире, откуда ты пришла, не прошло и недели после начала Авроры.
– Думаю, дней пять. – Линни села.
Лайла чувствовала себя женщиной, долгое время находившейся за границей и жаждавшей услышать домашние новости.
– Расскажи мне, что творится в Дулинге.
Линни сощурилась, глядя на Лайлу, потом обвела улицу рукой.
– Но это же и есть Дулинг. Только он выглядит заброшенным.
– Мы над этим работаем, – ответила Лайла. – Расскажи мне, что происходило, когда ты ушла. Есть ли новости от Клинта? Тебе известно что-нибудь о Джареде? – Маловероятно, но она не могла не спросить.
– Много я тебе рассказать не смогу, потому что последние два дня думала только о том, как не заснуть. Продолжала принимать наркотики из вещественных доказательств, те самые, от братьев Грайнеров, но в конце они уже практически не
