Размышления капитана прервали.
– Что ты тут? – спросил бесцеремонно плюхнувшийся рядом Шпаковский.
– Да вот – разложил пасьянс своих соображений, – Черто́в показал на принтеровской распечатке карты Северного пути линии курса и какие-то надписи.
– Ни фига я тут в твоих каракулях не понимаю, – помощник даже не стал всматриваться, – я вот что подумал! Ведь оно ж нам само в руки ложится. А?
Шпаковский стал немного путано доводить свои мысли, но капитан его прервал:
– Так и я о том же! – Снова подтолкнул свои схемы. – Одно дело «Ермак» придёт в порт и пустит слух, что эскадра застряла где-то во льдах, а другое – сам «англичанин».
Это ж какая идеальная деза и шикарная провокация для То́го (который адмирал).
– А на сколько хватит терпения у «бритта»? Сколько он у пролива торчать будет?
– Хорошо бы даже не терпения, а банально угля… не хватило бы.
– А Рожественский? Он и так уже ноет, типа «где вы?», словно ему похрен, увидят нас англичане, не увидят…
– Рожественского мы убедим подождать. В конце концов, поигнорируем немного.
– Ой, говна не оберёмся с уст весельчака и душки адмирала.
– Х-х, – злорадно хмыкнул Черто́в, – ключом да морзянкой особо не поорёшь.
* * *И сорвался бы на крик, была бы голосовая связь. Приказывать им он, естественно, не мог, но вот потребовать выполнения своих договорных обязательств – это да!
Зато Рожественский в полной мере «спускал собак» на подчинённых.
Сухая телеграмма с «Ямала», объясняющая целесообразность потери времени в выжидании, с видом на уход «британца», была адекватным объяснением неторопливости потомков.
Всё он понимал, Зиновий Петрович, не глупее других. Тем более что был в теме. И сама задумка – чертовски заманчивая попытка ввести в заблуждение противника. Которая реализуется на важном и узком участке, когда они будут уже в Беринговом проливе, на выходе в Тихий океан.
Но попробуй что-то втолкуй экипажу. Приказ приказом, мат и стуки по столу – это одно, а поднимающийся с низов недовольный ропот, медленно накатывающийся пессимизм в глазах офицеров – это другое. Это уже сейчас! Вот оно! Особенно когда на черноморских пароходах трюмным начало мерещиться потрескивание корпуса. Которое действительно имело место быть. Эскадра хоть и вмёрзла в лёд, но подвижка льда продолжалась (как установил Коломейцев). Он же и успокаивал, заверяя, что пока никакой опасности нет.
Этот подозрительный скрип было слышно даже в трюме «Суворова»! Коломейцев объяснял, что это трещит лёд, но никак не толстая броня корабля. Но пойди, достучись до разума неразумных.
В общем, прошло всего двое суток, а ситуация накалялась по экспоненте. Признаться же потомкам, что на его эскадре так сложно с дисциплиной и кто-то осмеливается выражать неповиновение, Зиновию Петровичу почему-то было стеснительно.
А английский крейсер по-прежнему маячил в чистых водах, и упования на то, что ограниченный запасе угля заставит его убраться раньше, сомнительны. Ещё по выходе из Александровска стало известно, что «Бервик» делал визит в норвежский Вадсё, где произвёл погрузку угля.
* * *А проблемы с топливом потихоньку давили на капитана 1-го ранга Деэ.
Загруженный в Вадсё уголь был откровенно дрянным и годился лишь на отопление и поддержание пара. Да и взяли его, спеша, немного.
А крейсеру практически постоянно приходилось совершать эволюции.
Нынче ветер в проливе как в трубу выносил обломки льдин, среди которых попадались весьма крупные и опасные. Днём «Бервик» легко уклонялся от них. Но ночью приходилось отходить на 3–4 мили. В общем, бункеры пустели, а добрый английский кардиф неизбежно сгорал в топках.
«Будет ли нас ждать у норвежцев обеспечитель? Неизвестно. А значит, – решил кэптен, – ещё трое суток, и уходим».
* * *Следующее утро чуть помутило туманом и снова раскинулось пронзительным горизонтом.
С утра Черто́ва уже ждала телеграмма от Рожественского – адмирал начинал выходить из себя. Это читалось между строк.
Вторпом отчитался за отсутствие происшествий.
Опоздав на завтрак (начальству можно), капитан подметил, как при его появлении слегка притих разговор, но обсуждали, естественно, понятно что – нынешнюю ситуацию.
Быстро доклевав с тарелки, Андрей Анатольевич объявил совещание штаба через два часа и удалился.
Начальник безопасности постучался в каюту буквально вслед.
Получив кивок «садись-говори», плюхнул на стол распечатку карты:
– Вот ещё показания с РЛС. Дистанции в основном.
– И чего?
– Мы дрейфуем в сторону пролива. А дистанция с эскадрой Рожественского не уменьшилась. Мало того что они из Карских ворот и не вышли, так их ещё и обратно выносит. А вот метки «Бервика», – Шпаковский значительно посмотрел на капитана, – это днём, вот эта ночью. Я к тому, что «британец» уходить не намерен. Ночью он лишь отползает мили на четыре. А то и вовсе теряется за островами. Утром возвращается. А туман возжеланный, блин, так и не концентрируется. Утренний бриз выносит его вмиг. Стоит ли ещё ждать?
Андрей Анатольевич, не понимая, упрямо возразил:
– Но не будем же мы светить «Ямал» англосаксам? Так что пока не уйдёт…
– А давай… – Шпаковский склонился ближе, – а давай его «попросим». Настоятельно.
– А-а-а! – догадался капитан. – Так вот о чём вы с утра всё шушукаетесь!
– Ну да. Тем более, – Шпаковский был на взводе и даже стал эффектно загибать пальцы на руке, – вертолёт теперь на дальняк не гонять! Наши химики-алхимики две бочки напалма до идеальной кондиции довели – кто не сгорит, траванётся продуктами горения. К тому же обвязку бочек и сброс теперь отладили так, что никаких улик при бомбометании.
– Так уж и никаких?
– Да будет пара железяк из сцепки, но они такие… элементарные. Хрен докопаешься, – и извлёк чертёж, подсунув кэпу: – Гляди.
Черто́в склонился над рисунком не столько разглядеть, сколько для паузы, чтоб подумать. Потом шумно выдохнул и с иронией взглянул на помощника:
– Сколько у нас до вечера? Времени ещё вагон. Надо обмозговать. И обсудить.
– Да все уже «за»!
– Ага! А ты, старина Пью, пришёл к Билли Бонсу с «чёрной меткой».
Шпаковский осклабился.
– Нет, родной, – капитан покачал головой, – давай-ка собирай штаб. Будем ве́шать-взвешивать «за» и «против».
* * *Пятнадцатикилограммовый беспилотник по весу и размаху крыльев был чуть больше крупного кондора… которые в Арктике не водились.
Двигатель летательного аппарата, питаемый водородной смесью, с высоты пять тысяч метров услышать при всём желании было невозможно. Разглядеть ползущую по небу машину (машинку) – если только целенаправленно блуждать по небу хорошей оптикой.
В этот раз оператор перебрался с юта в малый конференц-зал, где собрался штаб, а капитан, поглядывая то в планшет, то на большой экран, где дублировалась трансляция видеоизображения, мог напрямую давать команды, куда направлять «птичку».
С пяти километров камера представляла широкий обзор.
Первое, что бросалось в глаза – раскинувшиеся берега и возвышенности Новой Земли. Пустынные, покрытые снегом и по-своему величественные, уходящие, теряющиеся в стороне норда.
Следом внимание на цепочку кораблей эскадры Рожественского – тёмный штрих-пунктир на светлом фоне. Изображение чуть поплыло, приближаясь, показывая уже выраженные обводы бортов, тёмные угловатые, убелённые инеем очертания надстроек.
Умеренный трубный дым сносит, веет в сторону. Как будто караван
