Это же подтверждали (по словам доктора, осмотревшего раненого бессознательного капитана) следы на одежде и руках Престина.
«Скорей всего, Константин Иванович, не успевая, просто разбил бутылку о приборы, руками прикрывшись от брызг. И почему-то случился пожар. И если бы не пожар, шпионы, вероятно, что-то смогли бы унести и скрыться. А так – среагировала охрана, – адмирал пробежался взглядом по закопченной каюте, посчитав почерневшие, оплавленные блоки, – всё вроде бы на месте».
– Один убит. Одного удалось пленить, – ротмистр зыркал глазами, с подозрительным интересом оглядывая место происшествия, – при быстром допросе назвался поляком, но его пшеканье уж явно с английским акцентом. Опять британцы. Что ж им так тут намазано, а?
Адмирал словно и не услышал последнего вопроса жандарма, коротко указав на обгоревшие конструкции и провода:
– Это всё надо перевезти в другое место, предварительно заколотив от посторонних взглядов в ящики.
Вытирая смоченным платком никак не очищающиеся от копоти руки, Фёдор Васильевич мрачно смотрел, как жандармы выставляли обёрнутые в парусину предметы на палубу, где два плотника по-быстрому сколачивали тару. Далее всё сносили на берег и грузили в бричку.
Расстраиваться, естественно, было от чего. Адмирал уже мысленно составлял рапорт императору.
«А предварительно, с утра, надлежит отослать телеграмму. Связь с ледоколом (а через него и с эскадрой Рожественского) теперь только через радиостанцию, которая уехала в Петербург с царским поездом».
Фёдору Васильевичу хотелось держать руку на пульсе, а потому он посчитал, что, пожалуй, и ему лучше будет вернуться в столицу.
«Как бы повлиять и убедить государя не слушать этих проклятых любителей всего английского, коих в его окружении предостаточно, включая ближайшую родню? Слыханное ли дело – беспардонность британских шпионов переходит всякие границы. И требует адекватного ответа, а не дипломатических протестов».
И только потом пришло осмысленное сожаление о жертвах этой шпионской войны. Убит один матрос, второй доставлен в больницу с ножевым ранением. И Престин… Доктор на вопрос о его состоянии трагически покачал головой, констатируя: «Помимо ожогов, пулевое ранение. Пулю удалось извлечь, но вряд ли он протянет долго». Да-а, бедный Константин Иванович.
Дубасов повернулся к подошедшему, откашлявшемуся, чтобы обратить на себя внимание, ротмистру.
– Ваше высокопревосходительство, – начал тот и неожиданно заговорил более доверительно: – Фёдор Васильевич. Этот мнимый «поляк» при задержании был немного помят… скажем так – ранен. Я вот подумал и хотел бы попросить – не упоминать его в рапорте. Или же доложить о двух убитых в перестрелке иностранных шпионах. Иначе мне опять ничего не дадут вызнать.
Адмирал чуть нахмурился: «А ежели жандарм выпытает у этого головореза что-то такое, чего ему знать не положено?»
Однако быстро отбросил сомнения: «Чёрт побери, если уж англичанам что-то известно, чего уж от своих-то скрывать…»
Поэтому без какой-либо снисходительности, а с полным пониманием кивнул ожидающему ответа ротмистру:
– Да, конечно. Поддерживаю.
Не подслушанный разговор… разговоры
Вертолётный ангар
– А что, соляру на Логинов повезём в железных бочках? – неодобрительно спросил Шабанов, глядя, как «химики» чего-то доливали и смешивали.
– Нет, конечно. Потом перецедят.
В ангар заглянул Волков и, увидев стоящих в сторонке пилота с начальником безопасности, подошёл.
– А! А вот ещё один из «блока радикально-непримиримых», – скалясь, поприветствовал Шпаковский. – Чего ты такой загадочный?
Морпех взглянул действительно немного заговорщически, и хоть в замкнутом помещении было довольно шумно, тихо предложил:
– А может, на борт «Миля» пару бочек напалма всё же прихватить… в довесок? Да попотчевать вражину ненароком?
– Э-э-э, лейтенант! Где твоя воинская дисциплина? – Однако в интонациях Шпаковского осуждения почти не слышалось. Скорей усмешка – он украдкой переглянулся с Шабановым. – Скажу честно, такая мысль в голове тоже приблудилась. Но если уж мы (!) начнём чудить с дисциплиной, то чего же ждать от остального экипажа? Так что выкинь дурь из головы.
И где-то в районе второй палубы
Возбуждённо и таясь:
– Есть тема, айда в курилку!
С сомнением и лёгкой досадой:
– Что-то дельное? По нашему разговору?
– Да! – добавил бы на радостях «чёрт возьми», но сдержался.
– Пошли, покурим на палубу, – принимая с недовольством.
Наверху с ходу трепыхнул картой на ветру:
– Смотри! Собираются сюда вертолом отправить пару че́лов, запалить дымовуху!
И пришлось разжевать смысл и цель, пока товарищ по устремлениям врубится:
– Я как узнал, сразу нас добровольцами, мляха, записал! Сечёшь! Остров Логинов, припай – всего ничего. А рядом английский крейсер. Дыма мы исправно замутим, хай подавятся. А на британца сигнал фонариком маякнём (ты ж в «морзянке» шаришь) – просвещённые… хы, причапают, нас заберут, и вуаля – западная жизнь!
– Схарчат нас твои просвещённые…
– А мы языком трепать не станем, – в возбуждении даже не просёк безысходный (или уверенный) пессимизм собеседника, – всего не расскажем. Америкосы мы, и всё тут! Хорошая версия!
– Не прокатит, – попытка говорить на языке оппонента (уже оппонента) давалась с трудом, потому что аргументы выходили неубедительными, – дело заигралось слишком далеко и сложно. Да и чем тебе вариант кэпа плох. Перспективы…
А тот чутьём понял другой настрой напарника. Вспылил:
– Да меня бесит, когда за меня кто-то принимает решения! У меня это в крови…
– А чё, не так всегда было?
– Но не в этом случае! Системы нет! И мы на великом перепутье. Неужели ты не понимаешь?! Мои предки когда-то сбежали от шляхтичей, чтобы обрести вольницу. Их едва не охолопили москали. Они осели на Дону.
– Ты ж вроде с Кубани…
– Это потом уж… в казаках…
– И чего ты тогда несёшь? Твои предки шашками да нагайками гоняли за царя-батюшку. А ты так и вовсе… кубаноид.
– Так ты чего, против? – Как и не заметив обидное словцо. – Сдашь меня? Не забывай, у меня есть кое-что на тебя.
– Вот потому и не сдам. Не ссы. Но и дёргаться нам пока с ледокола, считаю, неумно. Погоди время, освоимся, устаканится, и решим.
Последнее произнёс умиротворяюще, чтобы успокоить разгорячившегося собеседника. Зрачки у того сузились хищно и зло… и рука странно замерла в кармане.
И определённо утвердился во мнении: «Я имею дело с глупцом».
Рекою времени как щепка плыть…
А они всё более натягивались, где тонко звеня в предвкушении, где лопаясь оборванными жизнями-надеждами… те самые надуманные «незримые нити» причин и следствий, что соединяли людские интересы и чаяния… группировок и отдельно стоящих, в логике необходимости и в глупых предрассудках, в традициях-инструкциях и в риске честолюбия.
Люди всегда умудрялись совмещать трезвый расчёт с личным упрямством, явным и скрытым… с которым, даже понимая его неправильность, не в состоянии совладать, вынашивая свои ошибки-бастарды.
* * *Забросив беспилотник мыслей на высоту «взгляда со стороны», обозреваешь холст закрутившейся истории, как непростую, но узнаваемую карту, испещрённую линиями и пунктирами на материковых изгибах и оттенках состояния воды. С условными метками кораблей, людей, идей… дней.
«Ямал» неторопливо возвращался, «пережёвывая» десятку миль, непринуждённо кроша полуметровую толщину покрова. Необходимости спешить не было. А при желании «ледовая ходкость»
