Он ожидал, что ему скажут «это секретная информация», но тот, что с родинкой, проговорил задумчиво:
– Первый раз, а я уже десять лет на службе. Обычно мы только охраняем. Императора и всяких прочих…
Его напарник только головой покачал.
Вихрелет пошел вниз, на горизонте появилась частично скрытая облаками столица – изогнутая береговая линия, проспекты, вычерченные как по линейке, ало-бело-голубая глыба Земского собора, вытянутый овал площади Петра Первого, огромный парк и Орлиный дворец в его центре.
У Сашки заложило уши, вихрелет несколько раз тряхнуло, и двигатели начали глохнуть. Едва трап опустился, как к нему подкатил еще один громадный, как айсберг, черный лимузин.
– Давай, пошли, – сказал тип с родинкой. – Только не бегай больше, юноша.
Стюардесса улыбнулась на прощанье, Сашка ступил на трап, полной грудью вдохнул горячего, пахнущего морем воздуха. С небес на него упал рокот взлетающего с соседней полосы вихрелета, и он двинулся вниз, глядя в широкую спину смуглого.
Под ногами оказался асфальт ВПП, рыкнул мотор, сбоку вынеслась сине-белая машина с проблесковым маячком на крыше. Затормозила так резко, что шины даже не взвизгнули, а застонали, едва не врезалась в корму лимузина.
– Ой, – сказала оставшаяся наверху стюардесса.
Сашку ударили в спину второй раз за день, он полетел вперед, не понимая, что происходит. Застрекотало так пронзительно, точно сошло с ума полчище цикад, этот звук перекрыло сочное цоканье.
Смуглый прыгнул вбок, присел на колено, в руке у него оказался пистолет. Выплюнул огонь, раз, второй, но тут Сашка брякнулся оземь с такой силой, что на несколько мгновений потерялся.
Сверху на него кто-то упал, тяжелый, угловатый, придавил к асфальту.
– Что… – начал Сашка и тут сообразил, что это за стрекот, что за цоканье.
В него стреляют! Пули лупят по трапу, по лимузину, по корпусу вихрелета!
Возникло желание пустить в ход ногти, закопаться в землю, исчезнуть куда угодно, лишь бы только не лежать вот так, на виду, чувствуя себя беззащитным, уязвимым, смертным…
Взревел мотор, громыхнуло, вновь завизжали шины.
– Все, кажется, – сказал тип с родинкой, это он упал на Сашку, прикрыл его собой. – Только бы не ушли.
– Не уйдут, – буркнул смуглый. – Хотя там наверняка «оболочки», лови не лови.
Сашка поднял голову: водитель лимузина, судя по всему, резко сдал задом и врезался в машину с проблесковым маячком, сбивая прицел тем, кто палил изнутри. Получив удар, они решили убраться прочь и рванули через ВПП на максимальной скорости.
Он открыл рот, потом закрыл и, только выждав, пока губы не перестанут трястись, спросил:
– Кто это был?
– Если бы мы знали! – Смуглый деловито сменил обойму, убрал пистолет под куртку. – Явно кто-то, не желающий, чтобы ты живым и здоровым прибыл на место. Засранцы нехорошие. И не представились.
– Можно и хуже назвать. – Тот, что с родинкой, поднялся, протянул Сашке руку. – Поднимайся, юноша. За броней машины, поверь мне, тебе будет намного безопаснее.
Сашка сел, встряхнул башкой, пытаясь справиться с головокружением.
Еще два часа назад он торопился на свидание с Зоей, был доволен и счастлив, а теперь сидит на ВПП одного из столичных аэропортов, трясется от страха, в него только что стреляли и едва не прикончили, и он до сих пор не знает, какого черта и почему тут происходит!
Последнюю фразу прокричал вслух, но конвоиры, или скорее телохранители, не стали его слушать, подхватили под руки и запихнули в лимузин.
– Это страшный сон, – сказал Сашка, спрятав лицо в ладони. – Это страшный сон. Страшный… Я сейчас проснусь. Я проснусь…
Прошлое
Боль рушится словно водопад, и она столь сильна, что даже кричать не получается. Он корчится, словно не один нейроконнектор терзает нервную систему, а целая дюжина. Наверняка бьется так, что режет себя о веревки, но не замечает этого, слишком мала дополнительная боль по сравнению с основной.
– Мы не любим шуток, – произносит голос, когда мука наконец обрывается. – Таких, по крайней мере. Ха-ха.
Тянуть время. Говорить. Кормить их словами.
Его спасут. Должны…
Хотя поднимается боль в груди, та самая, от которой помогают только вовремя принятые лекарства и от которой он, если верить врачам, в конечном итоге и умрет. Сегодня. Или через пять лет.
– Я… не… шучу… – говорит он.
Свет такой яркий, что воспринимается почти как тьма, та, запредельная, что за гранью обычного мрака.
– Народ голосует, чтобы выбрать нового монарха? Разве так было полвека назад?
– Нет. Основатель… империи… выбрал себе преемника… и подготовил его… только он сделал еще кое-что… – Он замолкает, собирается с силами, боль усиливается понемногу, и если так все и пойдет, если его не развяжут в ближайшие полчаса, то он отсюда не выйдет.
В семьдесят три года пыточные упражнения не очень полезны для здоровья.
Но ничего, он прожил длинную хорошую жизнь, дети справятся сами, Марина давно ждет его там, за гранью смерти, и терять ему нечего.
– Ну, говорите, Станислав Петрович, – голос хлещет, точно кнут.
Может быть, смолчать? Что они могут сделать умирающему?
Но он знает, что плоть слаба, что еще одной встречи с нейроконнектором он не хочет, предпочитает умереть сам, да и то, что он расскажет, ничем не поможет хозяевам «оболочек».
Да, это секрет, но большей частью по традиции его не раскрывают в силу того, что никто не спрашивает.
Когда все затевалось, основатель империи рассчитывал, что тайна продержится лет двадцать-тридцать, но так вышло, что и спустя полвека в нее посвящены очень немногие.
– Он создал Соборность.
– Что? Это что такое? – голос за светом полнит удивление. – Философский бред?
Ну да, его хозяин не заглушен, он может выяснить значение любого термина в мановение ока.
– Программа массовой чипизации, введение электронных документов в двадцатые, – говорит он, и язык слушается почти как в тот далекий день, когда он защищал диссертацию, посвященную этнорелигиозным общностям Северного Кавказа и не думал о госслужбе, и в другой, более близкий, когда
