– …ист!
Он вообще ничего не понял и все больше вытягивал шею в сторону Крикуна. В конце концов идиотский вид вызванного к доске ученика, который упорно смотрел в одну точку класса, заинтриговал отца Симона, и ему в голову пришла нелепая, странная и глупая мысль резко обернуться.
Это бы еще полбеды, но он увидел гримасу Крикуна и совершенно неверно интерпретировал ее, решив, что у него за спиной негодник корчит обезьяньи рожи и насмехается над учителем в угоду товарищам.
Так что отец Симон мстительно назначил безобразнику наказание:
– Ла Крик, к завтрашнему дню проспрягаете мне глагол «обезьянничать», и позаботьтесь о том, чтобы в будущем времени и в сослагательном наклонении поставить его не в утвердительную, а в отрицательную форму. Понятно?
В классе нашелся один дурачок, которого насмешило подобное наказание. Это был Бакайе, Хромой; мгновенным последствием столь нелепого выражения дружеской поддержки стал гнев школьного учителя, который тот обрушил на Курносого, сильно рискующего остаться после уроков:
– Итак, назовете ли вы мне наконец четвертое условие?
Четвертое условие никак не давалось! Только Крикун знал его! «Пропадать так пропадать! – подумал он. – Надо спасти хотя бы одного». И, словно стараясь загладить вину за свое давешнее дурное поведение, он, изо всех сил постаравшись придать своему лицу старательное и невинное выражение, и очень быстро, чтобы учитель не успел заставить его замолчать, ответил за друга:
– Быть в списке избирателей своей общины!
– А вас кто спрашивает? Разве я вам задал вопрос? – рассердившись еще больше, возмутился отец Симон. А его любимый ученик принял сокрушенный и идиотский вид, что совсем не вязалось с его внутренними ощущениями.
Больше никаких происшествий на уроке не было. Однако Тентен шепнул на ухо Лебраку:
– Как тебе понравился этот колченогий? Знаешь, надо быть поосторожней! Ему нельзя доверять, он может наябедничать.
– Да ты что? – Лебрак аж подскочил на скамейке. – Ничего себе!
– Доказательств у меня нет, – продолжал Тентен, – но меня это не удивило бы. Он не из наших, притвора… Мне такие типы не нравятся!
Ученики заскрипели перьями, выводя дату. «Понедельник… 189…
Хронология: начало войны с Пруссией. Битва при Форбахе»{22}.
– Тентен, что-то я не вижу, Форбах или Морбах? – спросил Гиньяр Косой.
– Форбах! Де Морбах – это призывник, артиллерист, квартирующий у Курносого, в прошлое воскресенье говорили, что он в отпуске. Форбах! Наверное, это страна.
Задание выполнялось в тишине, потом послышалось глухое бормотание, постепенно становящееся громче, – это доказывало, что работа закончена и что ученики воспользовались передышкой между двумя упражнениями, чтобы повторить следующий урок или обменяться мнениями относительно положения обеих воюющих армий.
Большой Лебрак блистал в метрической системе. Меры веса – это как меры длины, есть даже еще две кратные. Так что он запросто – словно ярмарочный силач с двадцатикилограммовыми гирями – расправлялся в уме с мириаграммами и метрическими квинталами. Он привел в полное изумление отца Симона, перечислив ему все наиболее употребительные меры веса, от самой большой до самой маленькой, ничего не пропустив в их детальном описании.
– Если бы вы всегда знали уроки, как этот, – заверил учитель, – на будущий год я вывел бы вас на аттестат.
Аттестата Лебраку не больно-то хотелось: париться с диктовками, счетом, сочинениями по французскому – и это не считая «гиаграфии» и истории! Ну уж нет, только не это! Поэтому ни похвалы, ни обещания его не тронули; и если на его лице мелькнула улыбка, то просто потому, что теперь он был уверен, хотя слегка плавал в истории и грамматике, что вечером его все же отпустят, потому что утром он сумел произвести хорошее впечатление.
Пробило четыре часа, все бросились по домам, чтобы прихватить традиционный ломоть хлеба и снова встретиться возле карьера Пепьо. Курносый, как всегда впереди всех, отправился с Гранжибюсом и Гамбеттом наблюдать за опушкой, а остальное войско бегом кинулось переодеваться в боевую форму.
Прибыв на место, Курносый забрался на свое дерево и осмотрелся. Пока никто не появлялся: он воспользовался этим, чтобы подтянуть бечевки, крепящие резинки к скобам и кожаным деталям пращи. А заодно рассортировал свои камни: самые хорошие сунул в левый карман, остальные – в правый.
В это же время солдаты Лебрака и сам шеф раздевались. Було руководил, указывая каждому место, куда положить одежду, и выравнивая большие камни, чтобы она не испачкалась.
– Возьми мой пищик, – Тентен протянул Було свисток, – и полезай на этот дуб. Если вдруг ты увидишь чужака, или надзирателя, или кого-то, кого ты не знаешь, свистни два раза, чтобы мы успели удрать.
И тут Лебрак, уже готовый к бою, то есть абсолютно голый, яростно хлопнул себя по лбу и воскликнул:
– Черт меня подери! Как же я об этом не подумал? Карманов-то у нас нет. Куда мы положим камни?
– Хреново. Ведь и правда… – согласился Тентен.
– Потому что мы дураки, – признал Крикун. – У нас только палки. Этого недостаточно!
И он на мгновение задумался.
– Давайте возьмем носовые платки и сложим в них камни. Когда бросать будет уже нечего, каждый обернет свой вокруг запястья.
Хотя носовые платки зачастую представляли собой лишь куски вышедших из употребления старых полотняных рубах или обрывки тряпок, оказалось, что почти полдюжины бойцов их не имеют. Да и к чему, если рукава курток вполне их заменяли, так что подростки совершенно в них не нуждались и благоразумно не желали обременять себя столь ненужными причиндалами.
Опережая возражения этих юных мыслителей, Лебрак предложил использовать в качестве «торбы» для камней свои кепки или головные уборы соратников, так что все уладилось, к общему удовольствию всего войска.
– Ну, готовы? – спросил он. – Тогда вперед!
И колонна медленно кое-как выступила в поход: Лебрак во главе, за ним Тентен, потом Крикун, потом все остальные: все с палкой в правой руке и набитым камнями узелком из носового платка в левой. Их сотрясаемые нервным ознобом тщедушные или толстенькие фигурки своей белизной выделялись на темном фоне леса. Пять минут, и они уже у Большого Кустарника.
В это самое время Курносый приступил к военным действиям и целился в Мига-Луну, которому, по его словам, непременно хотел расквасить морду.
Пора было уже появиться основным силам лонжевернцев. Предупрежденные Тугелем, вражеским конкурентом и соперником Курносого, о присутствии всего нескольких противников и еще разгоряченные воспоминанием о давешней победе, вельранцы рассчитывали одним махом справиться с ними. Но точно в тот момент, когда они выступили из леса, чтобы построиться в боевую колонну, мощный град снарядов обрушился им на плечи, заставив их задуматься и охладив их пыл.
Спустившийся для дележки добычи Тугель снова вскарабкался на свой вяз, чтобы поглядеть, не прибыло ли случайно к Большому Кустарнику подкрепление. Но только заметил, что Курносый слез со своего дерева и с заряженной и натянутой пращой встал рядом с Гранжибюсом и Гамбеттом, которые тоже были вооружены. То есть
