Ветер запутался в кронах деревьев. Листва зашумела так, словно за лесом было море.
— Вы думаете, они будут стрелять в нас? — спросил Мориц Розенталь.
— Не знаю. Может, и не будут.
Старик покачал головой:
— Если человеку за семьдесят, то это преимущество: он рискует не столь уж большим куском жизни…
Штайнер наконец разузнал, где прячутся дети старого Зелигмана. Адрес, спрятанный в молитвеннике, оказался верным, но детей куда-то увезли, и Штайнеру пришлось потратить немало времени на выяснение их нового адреса. Вначале его везде принимали за шпиона, встречали с недоверием.
Взяв в пансионе чемодан, он отправился в путь. Нужный ему дом находился в восточной части Вены. Поездка отняла больше часа. На каждой лестничной площадке было по три двери. Он зажигал спички и читал имена жильцов. Наконец на пятом этаже обнаружил овальную латунную табличку: «Самуэль Бернштайн. Часовой мастер». Он постучал.
За дверью послышался легкий шум и суетливая беготня. Затем чей-то голос осторожно спросил:
— Кто там?
— Я должен передать кое-что, — сказал Штайнер. — Чемодан.
Внезапно он почувствовал, что за ним наблюдают, и быстро обернулся.
Дверь за спиной открылась бесшумно. На пороге стоял худой мужчина в рубашке с закатанными рукавами.
— Вы к кому? — спросил он.
Штайнер всмотрелся в него.
— Бернштайна нет, — добавил мужчина.
— Я принес вещи старого Зелигмана, — сказал Штайнер. — Мне сообщили, что его дети здесь. Я был около него, когда с ним случилось несчастье.
Человек изучал его еще несколько секунд.
— Мориц, можешь спокойно впустить его, — крикнул он затем через площадку.
Звякнула цепочка, щелкнул ключ. Дверь в квартиру Бернштайна отворилась. Штайнер напряженно вглядывался в лицо, освещенное тусклым светом.
— Что!.. — изумленно проговорил он. — Не может быть… Ну конечно же! Ведь вы папаша Мориц!
Перед ним стоял Мориц Розенталь. В руке он держал деревянную кухонную ложку. На плечи была наброшена крылатка.
— Да, это я… — ответил он. — Но кто же вы?.. Штайнер! — внезапно воскликнул он, удивленно и сердечно. — Я должен был вас сразу узнать! Глаза стали портиться, вот уж правда! Я знал, что вы в Вене. Когда мы виделись в последний раз?
— Примерно год назад, папаша Мориц.
— В Праге?
— В Цюрихе.
— Верно, в Цюрихе, в тюрьме. Там довольно милые люди. В последнее время в моей голове все перепуталось. Всего полгода назад я был снова в Швейцарии. В Базеле. Там отлично кормили. Но к сожалению, не давали сигарет, как, например, в локарнской тюрьме. В моей камере даже стоял вазон с кустом камелии. Просто не хотелось уходить оттуда. Что против этого какой-нибудь Милан? Никакого сравнения! — Он перевел дух. — Входите, Штайнер. Что это мы, действительно, встали тут с вами в коридоре и, как два старых бандита, обмениваемся воспоминаниями.
Штайнер вошел. Квартира состояла из кухни и комнатки. Здесь было несколько стульев, стол, шкаф и два матраца с одеялами. На столе валялись инструменты. Между ними стояли дешевые будильники и пестрая подставка с двумя барочными ангелочками, державшими в руках старинные часы. Маятник был сделан в виде смерти с косой. Смерть мерно раскачивалась. Над плитой на изогнутом держателе висела газовая кухонная лампа. Ее горелку окаймляло зеленовато-белое растрепанное пламя. На железных кольцах плиты, над одной из конфорок, дымилась большая кастрюля.
— Я как раз стряпаю для детей, — сказал Мориц Розенталь. — Застряли они тут, как мышки в мышеловке. Бернштайн в больнице.
Трое детей покойного Зелигмана стояли у плиты. На Штайнера они не обращали внимания. Они не могли оторвать глаз от кастрюли с супом. Старшему было около четырнадцати лет, младшему — семь или восемь.
Штайнер поставил чемодан на пол.
— Вот чемодан вашего отца, — сказал он.
Все трое посмотрели на него одновременно, почти не пошевельнувшись. Они едва повернули головы.
— Я еще успел его повидать, — сказал Штайнер. — Он говорил мне о вас.
Дети продолжали смотреть на него. Они молчали. Глаза их светились, словно шлифованные шарики из черного камня. Тихо шипело пламя газовой горелки. Штайнеру стало не по себе. Он понимал: нужно сказать что-то теплое, сердечное. Но все, что приходило на ум, казалось нелепым и фальшивым рядом с этой опустошенностью и потерянностью трех мальчиков, стоявших перед ним.
— Что в чемодане? — спросил старший немного погодя. У него был слабый голос, и говорил он медленно, жестко и осторожно.
— Уже не помню точно. Различные вещи вашего отца. И немного денег.
— Теперь это принадлежит нам?
— Разумеется. Поэтому я и принес сюда чемодан.
— Мне можно его взять?
— Ну конечно! — удивленно ответил Штайнер.
Мальчик встал. Он был худ, смугл и высок. Не сводя глаз со Штайнера, неторопливо подошел к чемодану. Затем быстрым движением, в котором было что-то животное, схватил его и отскочил назад, словно опасаясь, как бы Штайнер не отнял у него добычу. Тут же он уволок чемодан в комнату. Оба других поспешно пошли за ним, тесня друг друга и чем-то напоминая двух больших черных кошек.
Штайнер взглянул на папашу Морица.
— Ну вот, — сказал он с облегчением. — Они, вероятно, уже давно знают обо всем.
Мориц Розенталь помешал ложкой в кастрюле.
— Да, и, пожалуй, перестали переживать. Мать и два брата умерли на их глазах. Способность горевать как бы притупилась. То, что повторяется часто, уже не может болеть так сильно.
— Иной раз болит еще сильнее, — заметил Штайнер.
Мориц Розенталь сомкнул и снова раскрыл морщинистые веки.
— Когда человек молод, ему не бывает больно. Когда он очень стар — тоже нет. А вот в промежутке ему приходится трудно.
— Да, — согласился Штайнер. — Промежуток — это какие-нибудь пятьдесят лет, не больше; в них-то все и дело.
Мориц Розенталь кивнул.
— Теперь мне уже все нипочем. — Он закрыл кастрюлю крышкой. — Этих детей я пристроил, — сказал он. — Одного Майер увезет в Румынию. Второй попадет в детский приют в Локарно. Я знаю там человека, который будет платить за него. Старший пока что остается здесь, у Бернштайна…
— Они уже знают, что им предстоит расстаться?
— Знают. И это тоже не производит на них особенного впечатления. Напротив, считают это за счастье. — Розенталь обернулся. — Штайнер, — сказал он, — я знал их отца двадцать лет. Как он умер? Сам спрыгнул?
— Сам.
— Его не сбросили?
— Нет. Все произошло на моих глазах.
— Я слышал об этом в Праге. Говорили, будто его сбросили с грузовика. Тогда я сразу же поехал сюда, чтобы позаботиться о его детях. Когда-то я ему это обещал. В то время он был еще молод — ему едва исполнилось
