– Двадцать пиастров на Замбо!
– Тридцать на Вальенте!
– Ваш Вальенте получит такую шпору в лоб, что свалится с первого удара!
– Это Замбо ваш свалится!
– А вы что скажете, дон Рафаэль?
– Я ставлю на Плата́, он покрепче того и другого и наверняка одержит верх!
– Фига с два! Слабак ваш Плата.
– Вольно вам говорить, дон Алонсо, а я подожду его выхода!
– Довольно!
– Бойцов – на арену!
– Закройте банк!
Удар колокола возвестил, что ставки сделаны, и оглушительный гвалт сменился глубокой тишиной.
Тем временем в зал поочередно вошли два человека и приблизились к огромному столу с разных сторон. На руках они несли двух великолепных петухов: черного с золотисто-синим отливом и рыжего с черно-белыми пестринками.
Это были кареадоры – тренеры бойцовых петухов. Их профессия до сих пор весьма прибыльна и высоко ценится в старинных испанских владениях Южной Америки.
В те времена страсть к столь варварскому развлечению достигла настоящего безумия, и буквально дня не проходило без петушиных боев. Не было недостатка и в судьях, чей приговор не подлежал обжалованию.
Воспитание бойцовых петухов требовало, однако, не меньших забот, чем натаскивание псов для выпаса быков; птиц приучали драться друг с другом, едва те вылуплялись из яиц. Давали им особый корм, состоявший чаще всего из кукурузы, зерна которой каждый раз строго отмеривались для придания большей жесткости шпорам, а дабы последние не притуплялись, на них надевали кожаные колпачки с шерстяной подкладкой.
При появлении петухов раздалось громогласное «ура».
– Браво, Замбо!
– Смелей, Вальенте!
Судья, толстый сахарозаводчик, похоже хорошо знавший запутанные правила этого состязания, тщательно взвесил обоих соперников, измерил их рост и длину шпор, дабы удостовериться в равенстве исходных данных, и затем громко провозгласил, что оба петуха абсолютно равноценны и что все в порядке.
Петухов с разных сторон выпустили на стол. Это были действительно два прекрасных экземпляра андалузской породы – лучшей по своим боевым качествам.
Замбо на несколько дюймов был выше своего противника, его немного загнутый, как у сокола, клюв отличался крепостью, короткие когти – большой остротой. Вальенте выглядел более коренастым и сильным, ноги у него были кряжистее, шпоры – длиннее. Клюв, напротив, короче, но шире. На голове гордо возвышался багровый, до синевы, гребень, глаза дерзко блестели.
Едва очутившись на свободе, оба петуха вытянулись во весь рост, захлопали крыльями и, распушив перья на шее, почти одновременно издали боевой клич, бросая вызов друг другу.
– Будет дело! – сказал какой-то гарнизонный офицер.
– А по мне, все скоро кончится, – промолвил дон Рафаэль, – и победу одержит Плата.
– Тише! – закричали остальные.
Пригнувшись чуть не до самого стола, оба петуха стали приближаться друг к другу, но тут их отвлек шум тяжелых шагов.
– Кто там лезет? – с досадой спросил судья.
Недовольно ворча, все оглянулись на двоих мужчин, вошедших в таверну и громко хлопнувших дверью. Они, конечно, не подозревали, что мешают добрым парням и уж тем более дерущимся петухам.
С виду они походили на головорезов или авантюристов – и те и другие были нередкими гостями в заокеанских владениях Испании – и смахивали на бандитов с большой дороги.
На них было слегка помятое платье, широкополые фетровые шляпы с полуощипанными страусовыми перьями, высокие ботфорты из желтой кожи с широкими голенищами. Левой рукой они гордо опирались на палаши, которые, должно быть, наводили страх не на одного робкого буржуа из Маракайбо. Один из них был высоченного роста, с угловатым лицом и рыжеватой шевелюрой, другой – гораздо приземистей и покрепче, с черной щетинистой бородой.
И тот и другой отличались загорелой кожей, выдубленной солнцем и морскими ветрами.
Услышав шиканье и ощутив на себе негодующие взоры, оба искателя приключений приподняли свои палаши, на цыпочках проследовали к столу, расположенному в самом темном углу, и попросили мальчика, тут же подбежавшего к ним, по бокалу аликанте.
– Народу дополна, – вполголоса молвил тот, что пониже. – Может, тут и сыщется нужный нам человек.
– Не торопись, Кармо.
– Не бойся, гамбуржец.
Недовольно ворча, все оглянулись на двоих мужчин, вошедших в таверну и громко хлопнувших дверью.
– Хм!.. А зрелище что надо! Бой петухов! Давненько не видал ничего подобного.
– Надо бы к кому-нибудь подкатиться, но только не к офицеру.
– Хватит нам и гражданских, Ван Штиллер, – сказал Кармо. – Капитану все равно, лишь бы был маракайбец.
– Глянь-ка на того брюхатого: ни дать ни взять – богатый плантатор и сахарозаводчик.
– Думаешь, он что-то знает?
– Крупные плантаторы и торговцы вхожи к губернатору. К тому же кто здесь не помнит Черного Корсара? Мы тут такое вытворяли с этим отважным сеньором.
– Проклятые войны! – воскликнул Кармо. – Не вернись он к себе в Пьемонт, останься здесь, сейчас, наверное, был бы жив.
– Молчи, Кармо, – буркнул гамбуржец. – И без тебя тошно.
– Не верится, что он погиб. А вдруг капитану Моргану втерли очки?
– Да нет, он узнал от земляка Черного Корсара. Тот сам присутствовал при его гибели.
– А где его уложили?
– В Альпах: он геройски бился с французами, которые угрожали Пьемонту. Говорят даже, сам ринулся в объятия смерти.
– Как? Раньше ты мне этого не говорил, Кармо.
– Я сам только вчера узнал от Моргана.
– Что же толкнуло его на этот безумный шаг?
– Горестное известие о смерти жены, герцогини Ван Гульд, только что подарившей ему дочь.
– Бедный наш предводитель! Добрая смелая душа… Будут на свете еще флибустьеры, но таких, как он, не сыщешь.
Тут оба вскочили от дикого рева: люди, толпившиеся вокруг стола, вошли в настоящий раж. Одни ликовали, другие кляли все на свете, размахивали руками, топали ногами, не находя себе места от возбуждения. Опорожнив единым духом стаканы, Кармо и гамбуржец подошли к зрителям, стараясь держаться поближе к толстому плантатору или сахарозаводчику, оказавшемуся тем самым доном Рафаэлем, который хотел поставить на Плата.
Оба петуха после нескольких обманных движений и наскоков друг на друга ринулись в яростную атаку, и Замбо,
