— Ой, а я заснула, ждала, ждала. Проходите, я скоро все накрою. Мои девочки всё уже приготовили, только накрыть на стол.
А почему не идут остальные?
Карим, усмехнулся:
— А они, Гуленька, в отличие от меня, не захотели тебя беспокоить по ночам. Говорят, что у них и в общежитии есть чего поесть.
Она всплеснула руками:
— Да какая же там еда, в общежитии. Нет, Саид, пойдем, я дам вам с собой. Это недолго.
Саид смущенно посмотрел на Карима, тот ободряюще улыбнулся:
— Пойдем, пойдем. Действительно, зачем отказываться от приготовленного со всей душой. Ты же обедал здесь, знаешь, как у Гуленьки готовят?
Не зная, как возразить, Саид неловко потопал вслед за Гулей. В небольшой комнате возле кухни, где уже стоял стол, четыре стула, а на нем разложены тарелки, ложки, вилки, пиалушки, Гуля кивнула:
— Садитесь, Карим Юсуфовоч, а я с Саиду сейчас приготовлю с собой.
Они ушли, а Карим уселся. Прошло минут десять, и вот из кухни вышел Саид с корзинкой, накрытой белой салфеткой, из которой одурманивающе пахло свежевыпеченным хлебом. Он виновато улыбнулся, потоптался:
— Вот нагрузили.
— Ничего, Саид, что сами не съедите, своим товарищам отдадите. Так Карим Юсуфович?
— Правильно, Гуленька. Пусть едят и вспоминают своих матерей, которые их еще мальчишками кормили. А ты, Саид, не стесняйся, тебе дают от души. Благодари ее.
Саид, все также смущенно потоптавшись, произнес:
— Спасибо Вам, Гуля. Мы не забудем Вашей доброты.
Она только махнула рукой. Он помялся и спросил:
— Карим Юсуфович, а как же Вы домой доберетесь?
— Тут недалеко, пройдусь, ну, в крайнем случае, меня проводят или из гаража еще машину пришлют. Вы, в общем, поезжайте, поешьте и ложитесь отдыхать, а завтра к девяти, ты и Тимур, снова на этой же машине ко мне.
— Есть, командир!
Гуля спросила:
— А как же Вы, вон с какого дела вернулись, сколько часов в дороге были, а сейчас на ней столько бандитов гуляет, того и смотри то ли ограбят, то ли убьют.
Саид уже твердо возразил:
— С таким командиром, как наш Карим Юсуфович, нам ничего не страшно, да они его теперь как джина какого-то обегают, боятся до смерти.
Гуля в ответ только покачала головой.
— Бандиты они везде бандиты, сначала стреляют, а уж потом и смотрят в кого. Мы на них насмотрелись уже.
Саид еще раз поблагодарил и, твердо ступая, ушел. Как только он и старший охранник скрылись, она повернулась к нему:
— Карим Юсуфович, не желаете умыться, вон там раковина, а рядом чистое полотенце и мыло. А я тем временем стол накрою. Это недолго, у меня все готово.
— Гуля, а ты со мной не поешь?
— Нет, нет, что Вы, я же ела, чай пила. Нет, спасибо за приглашение, я не могу. Спасибо.
— Это тебе, Гуленька, спасибо за доброе сердце.
Но она уже его не слушала, а «упорхнула» в кухонный зал, откуда вскоре загремела посудой.
Карим прошел к раковине, снял рубашку, майку, принялся умываться. Плескался чуть прохладной водичкой с большим удовольствием, но когда закончил и обернулся, увидел, что его повешенных на ручку майки и рубашки нет. Повернувшись, обнаружил стоящую рядом Гулю, державшую в своих руках его одежду. Она негромко пояснила:
— Карим Юсуфович, Ваша рубашка и майка — они пропотели. Я их взяла, постираю, поглажу и утром оденете свежими.
Не зная, что сказать, он только «протянул»:
— А как же мне сейчас, не могу же я голым идти домой.
Но она возразила.
— А я возьму у нашего мастера-наладчика в шкафчике. У него есть чистая рубашка. Ему жена всегда чистую рубашку в запас дает. Он добрый, все поймет, человек хороший. А её потом тоже постираю и поглажу.
Карим развел руками.
— Но сейчас уже ночь, тебе же нужно отдыхать, завтра тяжелый, напряженный день.
— Ничего, Карим Юсуфович, мне это не в тягость, — и вдруг, прямо глядя ему в лицо, высказалась, — ну… в удовольствие. Ведь я же вижу, какой Вы ходите, никто за Вами не смотрит, а Ваш Александр только свой кофе, да банки с тушенкой Вам скармливает.
Карим помрачнел:
— Да, Гуленька, тут ты права. Нет у меня и моих боевых товарищей времени на личную жизнь, быт. Сама знаешь, на какое дело мы замахнулись, как народ ждет от нас результата, и пока мы его не добьемся, придется жить так, как ты сейчас обрисовала, ничего не поделаешь.
— Нет, поделаешь, — запальчиво возразила она, зажала свой рот ладошкой… замялась, почему-то оправдываясь, — я к Вам не навязываюсь, просто вижу — человек хороший, такое дело для всех делает, ничего не боится, головой рискует, а никто ему в жизни и не поможет. Мне же это не в тягость. А ещё — даже у нас была прачечная, многие мужчины и женщины приходили туда и стирали, машинами стирали. Быстро, чисто, да и выгладить там было просто.
— Спасибо, Гуленька, за верное напоминание, как только хоть чуть-чуть управимся с баем, обязательно её вернем и восстановим для народа, действительно, пусть пользуются себе в радость. Обещаю к этому вопросу вернуться. Но у меня и на это времени нет.
Она опустила голову, затеребила фартук.
— А Вы скажите Александру, пусть он Ваше белье мне приносит, я и приведу его в порядок, а если можно, то сама за ним буду приходить. Карим в душе ахнул: ай да, Гуленька, добрая душа!
Но, осадил себя, ответил:
— Спасибо большое тебе, спасибо за доброту твою, сейчас пока не могу ответить, слишком серьезное дело предстоит, все мои мысли будут только этим заняты.
Она все также молча теребила фартук, снова тихо произнесла:
— Если Вам самому неудобно Александру сказать, то я могу ему это объяснить. Он всё поймет, он Вас очень уважает…
И еще яростнее затеребив фартук, всё также тихо добавила:
— Если Вам не нравится, что это я Вам постираю и поглажу, то это могут сделать многие женщины, никто не откажет.
— Нет, Гуленька, мне, скажу тебе честно, твоя забота очень нравится, но сейчас, пойми меня правильно, до тех пор, пока мы этого бая на суд народа не притащим, пока он не ответит за свои преступления, никакой личной жизни невозможно, к сожалению, поверь.
Все также теребя фартук и не поднимая головы, тихо,
