У многих костров шла нехитрая трапеза. Склонившись над видавшей виды глиняной и деревянной посудой, воины руками вылавливали кашебразную массу. Запивали ее водой и чем-то белым – то ли молоком кобылиц, то ли кумысом.
А вот зажаренных на вертелах туш или хотя бы битую дичь что-то не видно. Мясцом баловали себя немногие. И даже если баловали… В основном это были нарезанные ломти жесткой вяленой конины, от которой за несколько шагов несло конским же потом: сушеное мясо кочевники во время похода доводили «до кондиции» под седлом. Впрочем, кое-где конину обжаривали на углях.
Грязные жирные пальцы едоки вытирали об одежду. Так здесь ели все – и татары, и их союзники. Русичи – не исключение.
Чудно было Бурцеву спокойно шагать по татаро-монгольскому лагерю в сопровождении русского витязя. История – та история, что ему вбивали в голову со школьной скамьи – сходила с ума прямо на глазах.
Дмитрия частенько окликали. По-татарски – чаще, реже по-русски, а иногда вообще бог ведает на каких языках. Кажется, тут царил сплошной интернационал. Десятник отзывался, поднимая руку в торопливом приветствии, и шел дальше. Лучшего кулачного бойца знали многие, и Дмитрий, похоже, привык к этой популярности.
Один раз десятник-унбаши все же приблизился к чужому костру. Чтобы – Бурцев не верил своим глазам – крепко обняться с татарским сотником Бурангулом! Столь экспрессивное проявление взаимной приязни вообще не укладывалось в голове недавнего пленника. Похоже, эти двое были дружбанами не разлей-вода.
– Присаживайся к огню, Димитрий, – татарин говорил на диковинной смеси татаро-русского. – Угощайся. Крута[36] есть. Мясо есть. Тай[37] забить пришлось. Хороший чебыш аты[38] был, таза[39] был. Алтын[40] звали. В лесу ногу сломал. Жалко Алтына.
Впрочем, несмотря на сетования, сотник грыз обжаренный кусок конины с завидным аппетитом.
– Благодарствую, Бурангулка, но не могу. Спешу очень.
– Куда спешишь, Димитрий? Кхайду-хан большой отдых дал.
– Да вот веду твоего пленника в свой десяток. Из наших он оказался, русич. Василем кличут. Сам Кхайду распорядился взять его в нашу дружину. Отдам ему брони Федора. Того, что под Краковом порешили.
– Вот как?! – сотник Бурангул повернулся к Бурцеву, виновато развел руками. – Ты уж на меня обиды не держи, иптэш[41] за то, что гнал тебя на аркане.
– Ладно, замяли! – отмахнулся Бурцев.
Оставив озадаченного юзбаши у костра, они двинулись дальше.
– Знатный ипат[42] Бурангулка, – заметил Дмитрий. – Он мне жизнь спас, когда на нас из лесу польские тати налетели.
– Спас? – изумился Бурцев.
– Ну да. Он мне, а потом – я ему. Мы теперь как братья.
Однако! Бурцев насел на спутника с расспросами. Дмитрий, пожав плечами, начал вводить своего новоиспеченного ратника в курс дела.
Татаро-монгольское войско, судя по словам десятника, состояло из «многоязыких» народов. Конечно, основное ядро восточной армии составляли племена, вышедшие из монгольских степей. Ханы, знатные военачальники-нойоны, их дружинники-нукеры и бедные кочевники карачу – в походе участвовали все.
Были среди монголов и татарские отряды. Немногочисленные, поскольку Темучин-Чингисхан в самом начале своего пути к власти смертельно враждовал с воинственными соседями-татарами и безжалостно вырезал их стойбища. Но с тех пор много воды утекло. После смерти «повелителя сильных» уцелевшие, хоть и ослабевшие в противоборстве с Чингисханом татары примкнули к войску его сыновей и внуков. Язык некогда заклятых врагов Темучина постепенно начал сливаться с наречиями монгольских племен, а сами татарские воины отлично показали себя на полях сражений.
– Вот Бурангулка, например, из этих – из татарей, – сообщил Дмитрий. – В Польшу вступал простым воином. А вишь ты, уже до сотника дослужился. Кхайду его ценит.
Имелись в татаро-монгольском войске и другие союзнические отряды, и даже отдельные иноземные специалисты.
– Помнишь, Сыма Цзяна? Ну, того старика с желтым лицом?
Бурцев кивнул. Еще бы не помнить! Такого он теперь до конца жизни не забудет.
– Цзян идет с Кхайду-ханом из далеких заморских земель. Он из народа хань, из страны Катай.
Китай! – догадался Бурцев.
– Во всем войске никто лучше, чем Сыма Цзян, не умеет обращаться с горючим зельем и гремучим порошком, которые способны сжечь и порушить любую крепость. А еще у Кхайду был ученый магометанин, но того польская стрела достала.
Получается, китайцы и арабы ходят в военных советниках у монгольского хана? Надо же!
Как явствовало из дальнейшего рассказа русского десятника, по принуждению в ханские войска никто не вступал, за исключением разве что полонян, которых кочевники в огромных количествах набирали на покоренных землях. Но оружие подневольному люду монголы доверять остерегались – слишком ненадежной была их верность и храбрость в бою.
Союзники примыкали к татаро-монгольским туменам по доброй воле. Кто-то – в качестве наемников, рассчитывая прославиться, пограбить и сделать карьеру в сильном войске. Но помимо злато- и славолюбивых «диких гусей» шли в поход и «идейные» соратники. Таковыми, насколько понял Бурцев из слов Дмитрия, и были русичи.
– Не понимаю! – признался Бурцев. – Татары, монголы или уж не знаю теперь, как их правильно звать-величать, покорили Русь, а потом вдруг обрели там верных союзников?
– Б..дь!
Бурцев аж вздрогнул от неожиданности. Потом хмыкнул. Слово «ложь» на древнерусском звучало весьма похабно. Во времена Василия таким словцом будут презрительно именовать женщин не самого тяжелого поведения.
– Так, объясни же мне неразумному, почему ты считаешь это… э-э-э… неправдой?
– Да потому что никто и никогда не покорял Святую Русь! – твердо заявил Дмитрий.
– Хочешь сказать, татары не жгли городов и не убивали людей?
– Жгли и убивали. И что с того? Наши князья со своими гридями[43] тоже постоянно палят и разоряют земли друг друга. И людей в полон уводят, и мирных оратаев[44] живота лишают, и дань платить велят. Так что для простого мужика – что татарин, что соседушка с мечом – все едино. А ведь еще и поляки, и тевтоны, и венгры набегами на нас ходят. Ну, а мы на них. Война, усобица – дело обычное. Али сам не знаешь?
Странная, блин, психология царит в тринадцатом столетии! Хотя… В условиях нескончаемых междоусобных войн разница между внутренним и внешним врагом и впрямь как-то размывается.
– Татары-бесерманы, они что?! – продолжал рассуждать Дмитрий. – Им наши леса и пашни даром не нужны. Они народ степной, вольный – пришли и ушли. Кто к ним с миром и пониманием, к тому и они с уважением и почтением. Ну а если какой русский князь первую стрелу пускает, тогда, ясное дело, сеча начинается. Тогда татары лютуют, как любой лютовал бы на их месте. И ведь все равно уходят потом! Землю себе не забирают, как те псы-рыцари немецкие! Веру православную менять и идолам своим