Бурцев сорвался в галоп. Догнать! Главное догнать, а там видно будет!
Магистр отдал еще одну команду. Два стрелка из его свиты подняли заряженные арбалеты.
Первый болт вонзился в щит, на второй напоролась лошадь. Лишь по чистой случайности упав на полном скаку, Бурцев не переломал себе кости.
Когда он поднялся на ноги, позади шумела битва, а отступающие тевтоны и с десяток куявских всадников были уже слишком далеко. Эскорт крестоносцев выстроил непроницаемую «коробочку». Пленница ехала рядом с магистром. Конрад Тюрингский собственноручно держал за повод ее лошадь. Наверное, прикидывал, гад, за кого теперь, после смерти Казимира, можно отдать замуж дочь Лешко Белого.
Эх, уйдут ведь! В Легницу уйдут!
– Бе-ги! Бе-ги! – кричал Бурцев, в отчаянии потрясая кулаками. Кричал, потеряв всякую надежду. Кричал, потому что ничего иного не оставалось. Кричал, хоть и понимал, что нет у Аделаиды ни малейшего шанса вырваться из тевтонского плена. Нет возможности даже услышать его.
– Бе-ги-и-и!
Зато его услышали другие.
– Бегите! Спасайтесь! – донеслось откуда-то сзади.
Кричали… да, кричали поляки! Куявцы, сдерживавшие напор русско-татарской дружины, дрогнули. Оглянувшись на вопли Бурцева, воины Казимира увидели своего поверженного князя и отступавших тевтонов. Разумеется, подобное зрелище не способствовало укреплению боевого духа.
– Бегите! – в панике орали друг другу бойцы Казимира, оставшиеся без предводителя.
А паника – штука заразная.
– Спасайтесь! – вопили уже не десятки, а сотни глоток.
Теперь кричали не только куявцы. Встревоженные опольцы тоже подались назад.
Тяжелая нукерская конница Кхайду-хана, почувствовав слабину противника, навалилась с новой силой. Воинство князя Мечислава попятилось…
А потом началось бегство. Массовое, неуправляемое. Конные, и пешие, уцелевшие и израненные бойцы спасались кто как мог, погибая в давке под копытами своих и чужих коней.
Неожиданное отступление опольцев заставило отшатнуться назад и великопольские дружины. Воеводе Сулиславу недолго удавалось противостоять вражеской коннице. Лишившись флангового прикрытия и оказавшись под угрозой окружения, великопольцы тоже вынуждены были повернуть лошадей[48].
Людской поток отсек Бурцева от крестоносцев, захватил в свои пахнущими кровью и потом объятьями. Живая лавина захлестнула, закрутила, понесла и выплюнула его в груду утыканных стрелами трупов.
Бурцев выругался. Громко, зло, смачно. Все пропало! Все! Он потерял из виду и Аделаиду, и Конрада Тюрингского. Даже знамена с черными крестами и те уже скрылись за краем Доброго поля. А сам он – пеший, безоружный, оглушенный и едва не расплющенный в давке, стоял посреди бушующей людской массы.
Битва Востока и Запада продолжалась. Обратив в бегство опольских и великопольских рыцарей, татаро-монголы, однако, не добились долгожданной победы. Более того, кочевники подставились под сильнейший удар и сами едва не оказались на грани поражения.
С оглушительным трубным воем в бой вступили лучшие силезские рыцари Генриха Благочестивого с князем во главе. Княжеский резерв, состоявший из отборных и прекрасно вооруженных бойцов, вполне мог изменить ситуацию.
Тяжелая рыцарская конница врубилась в ряды степных воинов – изрядно уже потрепанные, измотанные и рассеявшиеся по полю во время преследования бегущего противника. Свежие силы поляков с ходу опрокинули большую часть ханских нукеров и приступили к избиению легковооруженных стрелков.
Непробиваемая линия лат и щитов расчищала себе путь, словно гигантский бульдозер. Копья сминали любое сопротивление. Когда же в тесноте рукопашного боя они стали помехой, в воздухе замелькали рыцарские мечи. Строй силезцев изломался, распался. Но лишь потому, что теперь закованным в броню всадникам было привычнее и удобнее прорубать дорогу в одиночку, под прикрытием верных оруженосцев и прислуги.
Напор поляков усилился. К воинам Генриха примкнули опомнившиеся беглецы из других полков. Гордые паны опольских и великопольских земель, устыдившись своего страха, снова разворачивали коней и вели в бой уцелевших кнехтов.
Глава 64Бурцеву приходилось туго. Едва отскочив из-под копыт коня одного всадника, он угодил под меч другого. Вовремя прикрылся щитом – тем и спасся. Но страшный удар сшиб с ног. Не один Казимир Куявский умел махать тяжелыми клинками.
Польский мечник помчался дальше, предоставив добивать врага задним рядам. Теперь на Бурцева несся еще один рыцарь с копьем и мечом. Герба на щите не различить – весь забрызган кровью. Рядом скакал оруженосец. В кольчуге, с боевым молотом, похожим на загнутый клюв. Этот даже не прикрывался щитом, атакуя безоружного противника. Впрочем, молотобойца в расчет можно не брать: наконечник длинного копья все равно настигнет Бурцева раньше.
Молотобойца в расчет взяли. Кочевник, вырвавшийся откуда-то сзади! С кривой саблей в кожаных ножнах на боку. С щитом, заброшенным за спину. С натянутым луком. Со стрелой, наложенной на тетиву. Бурангул, чертяка!
Мелькнула оперенная стрела. Раздался предсмертный вопль польского оруженосца. Ох, зря он забыл о щите. Легкой кольчужке не остановить каленое жало татарской стрелы. Всадник упал. Боевой молот беспомощно клюнул землю в нескольких шагах от человека, которому должен был проломить череп.
Рыцарь обратил копье против нового, более опасного соперника. Чуть пропустил поводья меж пальцев, на что конь отреагировал легким поворотом, и, пришпорив скакуна, ринулся на степного лучника.
Татарский сотник не свернул. Бурангул скакал навстречу копейщику, чуть привстав в стременах. На тетиве – последняя стрела. В колчане – пусто. А обнажить саблю у Бурангула уже не будет времени.
Поляк укрылся за щитом и лошадиной шеей! Над стальным налобником коня и верхним краем щита виднелся только шлем-топхельм. Всадники стремительно сближались… Вот сейчас копье рыцаря ударит в открытую грудь степного стрелка! И кожаный панцирь не поможет. Вот сейчас!..
Бурангул спустил тетиву раньше.
Выпавшее копье ударило в землю. Рыцарь нелепо дернул головой, упал, зацепился ногой за стремя, прогрохотал мимо. Готов! Длинная татарская стрела торчала в смотровой щели шлема.
Бурангул осадил лошадь, протянул руку:
– Вацалав! Быстрее!
Одним прыжком Бурцев вскочил за спину кочевнику. Крепенькая кобылка даже не всхрапнула.
– Вовремя же ты появился! И как успел только?
– Имя у меня такое. «Рожденный бураном».
Бурангул гикнул. И воздух превратился в ветер.
А потом ударили боевые барабаны.
Эхо тревожной дроби прокатилось по всему Доброму полю. В тылу татаро-монгольского войска, на холмах у реки, поднялись сигнальные бунчуки, которых Бурцев прежде не видел: овечьи кости и хвосты яков на длинных древках. Ну, конечно, где ему такое видеть – воины Кхайду-хана при нем еще ни разу не отступали. А сейчас…
Надрывали глотки сотники и десятники. Всадники – и легковооруженные стрелки, и закованные в латы нукеры – разворачивали лошадей. Нет, это не было отступлением: непобедимые тумены бежали!
Погонял свою кобылку и Бурангул. А над далекими бунчуками, меж двух холмов у речки Нисе вдруг возникло нечто… Яркое длинное тело. Хвост, развевающийся на ветру. Трепещущие крылья. Кошмарная черная морда с болтающимися под подбородком лентами. Раззявленная пасть, из которой бьет сноп дыма и искр. Воздушный змей! Дракон с пороховым фейерверком!
– Смог! Смог вернулся! – раздались крики польских рыцарей[49].
Недолгое замешательство в рядах поляков позволило кочевникам оторваться от преследователей.
