– Женщина! Вы выходите, или как?
– Да, да…
До содержимого пакета я добралась за полночь. Только разложив на полу пачки денег, трогая их, взвешивая в руках, обнюхивая и ощущая упоительный запах типографской краски, поняла, что это не сон. Я сделала это. Девчонкам не будут грозить смертью море или бассейн, ванна или лужа глубиной по щиколотку – там тоже можно утонуть. Останусь ли я человеком или поселюсь в своем кладбищенском логове, у них будет крыша над головой.
Все тело наполняла глубокая блаженная усталость, как та, что наступает после родов. Она очень походила на счастье – наверное, она им и была. И мягко перешла в сон. А сон опять оказался чужим – и я знала чьим.
Часовой умер не сразу, и его безмолвный зов поднял на ноги всех в доме. Каждый знал, что ему делать, и все бросились по местам. Заработал план «Аои» – «Мальва»: отсутствие всех воинов семьи, отступление под прикрытием. Когда выломали дверь, нападающих встретил стальной заслон: копье и две алебарды-нагината.
Я успела оборвать подол спального кимоно выше колен, и это оказалось очень кстати. В дверном проеме мелькали серые тени с завязанными лицами. Их было много. Слишком много для обычной разбойничьей шайки. И действовали они чересчур слаженно, обмениваясь жестами и непонятными выкриками команд. А нас всего трое: я и два парня из молодняка. И главное наше оружие применить нельзя: это погубит всех. Всю семью, с домочадцами, гостями, учениками и слугами. Против обычных разбойников мы смогли бы продержаться…
Кто нанял ниндзя? Кто знал, что все бойцы покинули дом? Даже я не знаю, где они сейчас. Я звала их, не умолкая, но ответа не было. Значит, они уже за перевалом…
Мелькают лезвия, у порога лежат несколько трупов. Такое отчаянное сопротивление – неожиданность для нападающих. Наниматели предали вас, ублюдки. Вам не сказали главного: кого вы подрядились уничтожить.
Позавчера из усадьбы отправился караван лошадей, навьюченных бочонками саке. Крикливые погонщики, озабоченный хозяин-купец, приказчики, слуги… Я поклонилась им вслед, закрывая створку ворот: обычная стареющая горожанка в дешевом кимоно, хлопотливая жена небогатого купца, хозяйка лавки под вывеской «Сигэномия». Никто из путников не обернулся.
Мои сыновья, муж, деверь, зять, племянники; все они ушли с этим караваном. Где они теперь? В каком обличье? Кто их нанял – и предал? Кто обрек нас всех на гибель?
Кто бы он ни был, ему не уйти от возмездия. Мы прихватим с собой к Девяти источникам как можно больше этих, в сером. Ушедшие за перевал не слышат моего зова, но проснулись все остальные: содержательница чайного домика в порту и две из ее «приемных дочек». Нищий у ворот храма Инари. Аптекарь с Ивовой улицы. Они уже знают, что здесь творится, и передают по цепочке дальше. Весть о гибели логова догонит путников, а там они решат, что делать.
Я делаю выпад, и еще один безликий валится под ноги своим товарищам, захлебываясь кровью.
Если у серых есть лучники, нам конец. Нам троим в любом случае конец, но надо продержаться как можно дольше.
Там, внизу, все наши бегут по подземному ходу. Волокут за собой детей, несут ларцы с документами и казной. Все молчат, даже самые маленькие. Обмениваются мыслями: короткими, как удар бича. Только свекровь вполголоса сыплет проклятиями – такими древними, что ее никто не понимает, – и требует дать ей нагинату. Слуги молча тащат ее под руки: дальше, дальше, к выходу на заброшенном кладбище. Старуха все равно не боец: давным-давно ей пришлось отгрызть себе заднюю лапу, чтобы вырваться из капкана. Но о наших планах, долгах и расчетах она знает все. Она должна жить, заменить ее некем. Кремень-старуха сможет сберечь остатки семьи.
Матушка! Простите меня за все! Хорошо воспитайте моих детей, матушка!
О, мои дети! Мой последний выводок! Щекастые, толстолапые, еще слепые, клубком лежащие в плетеном коробе! Еще не умеющие превращаться. Они так и не увидят меня, свою мать. Только всю жизнь будут помнить мой запах.
Молоко течет из груди, на кимоно расплываются мокрые пятна.
Один из серых вскидывает руку, и все остальные падают ничком, а из дверного проема летят стрелы. Меня словно ударили молотом в живот. Ноги подламываются, я их больше не чувствую. Справа падает Дзиро: падает и больше не шевелится. Залитый кровью Сабуро с торчащей из груди стрелой бросается вперед.
Он успел. Клинок его нагинаты перерубил канат над дверью, и с потолка съезжает занавес из стволов криптомерии, окованных железными скобами. Быстро такую преграду не проломить.
Сабуро оседает на циновки. Ясно, что ему уже не подняться. Как и мне.
Я могла бы уничтожить серых, сжечь их дотла. Но всегда кто-то стоит в резерве. Сторожит, наблюдает, чтобы отчитаться перед нанимателем. Кто-то выживет, и станет известно, что мы не обычные горожане и даже не живущие под их личиной ниндзя.
Умирая, мы становимся самими собой. Тела Дзиро и Сабуро уже покрываются рыжей шерстью. Часовой успел доползти до канала, и его труп унесет река. Остальное моя забота. Никто не должен увидеть нас в лисьем облике: ни живыми, ни мертвыми. Страх и ненависть сплотят людей, и оборотням придет конец. Наши тайные убежища найдут, прочесав всю округу с собаками. Проклятые твари, от которых не спрятаться! А нынешний сегун словно помешался на них…
О будда Амида! Инари, наш бог-покровитель! Ведь мы просто хотим быть тем, кто мы есть. Кто виноват, что в сегодняшнем мире нам приходится убивать и умирать, чтобы хоть кто-то из нас мог выжить? Кем еще может стать оборотень среди людей, кроме ниндзя – демонов ночи?
Бесшумно отъезжает в сторону потайная дверь. Юко, доченька! Перемазанная копотью, осунувшаяся и подурневшая от беременности, но живая! Все это время она была на чердаке; стреляла по мелькающим во дворе теням из заморского арбалета. Не зря Юко значит «Храбрая Защитница»…
Это наша дочь: чтобы оценить ситуацию, ей хватает одного взгляда. На побледневшем лице еще сильнее проступают пятна беременных.
Криптомериевые брусья трещат под ударами тарана, но держатся. Как мы.
Сил говорить у меня нет, но «беззвучной речи» у нас не отнять, пока мы живы.
– Поджигай и уходи.
Юко падает на колени.
– Нет! Госпожа матушка! Нет! Не надо!
– Поджигай и уходи. Мать приказывает.
Дочери не протащить меня по подземному ходу. А со стрелой в животе даже оборотню не выжить.
Юко все понимает. С застывшим, словно маска, лицом она вскакивает и бросается к стенным шкафам. Там стоят бочонки с маслом – и с порохом, купленным у лупоглазых варваров из Нагасаки.
Переворачивая один бочонок за другим, дочь разливает масло. Хоть бы не выкинула от натуги… Чиркает кресало, над масляной лужей заплясали огоньки. Юко поджигает запальный шнур, застывает на мгновение. Низко
