Я откашлялась и спросила:
– Зачем он?
Смущение Роулингса переросло в потрясение.
– Но… ведь… ведь потеря мужской эссенции подрывает силы. Наносит ущерб здоровью и вызывает у мужчины различные заболевания, серьезно ухудшает умственные и духовные качества.
– Какое счастье, что моему мужу об этом не сказали.
Роулингс возмущенно посмотрел на меня, но прежде чем обсуждение приняло еще более неподобающее направление, нас отвлек шум снаружи. Воспользовавшись случаем, Роулингс закрыл саквояж, поспешно повесил его на плечо и следом за мной вышел из палатки.
Через лагерь шла небольшая процессия. Двое американских солдат вели под руки английского майора в парадной форме и с завязанными глазами. Лицо у майора было таким красным, что я боялась, как бы он не лопнул. На почтительном расстоянии от майора шел еще один солдат и наигрывал на дудочке мотив «Янки дудль». Вспомнив слова Джейми об апоплексии, я не сомневалась, что это был несчастный майор Кингстон, которого выбрали доставить условия капитуляции Бергойна.
– Боже мой. Боюсь, капитуляция затянется, – прошептал доктор Роулингс, качая головой.
* * *Так и вышло. Неделю спустя оба лагеря один-два раза в день обменивались письмами. Доктор Роулингс больше не приходил, так что судить об успешном или неуспешном продолжении переговоров о капитуляции можно было лишь по слухам. Генерал Гейтс совершенно точно блефовал, а Бергойн оказался достаточно проницательным, чтобы это понимать.
Мне была по душе столь длительная стоянка – можно хотя бы постирать одежду, не боясь, что тебя подстрелят или оскальпируют. Кроме того, в последних двух сражениях многих солдат ранили, им требовался уход.
Вокруг нашей палатки частенько бродил какой-то мужчина. Он никогда не подходил близко и не пытался заговорить, и я заподозрила, что он болен чем-нибудь наподобие гонореи или геморроя. Таким больным нередко требуется время, чтобы набраться храбрости – или совсем отчаяться – и попросить о помощи. Впрочем, даже тогда они предпочитают говорить со мной наедине.
Увидев его в третий или четвертый раз, я жестом предложила ему подойти ближе. Однако, опустив глаза, он ускользнул в лагерь, где и затерялся среди ополченцев, солдат и маркитантов. И объявился внезапно, на закате следующего дня, когда я готовила нечто наподобие похлебки. В нее пошла кость неизвестного животного, еще свежая, с лоскутами мяса, – ее дал мне пациент, – два дряблых батата, пригоршня зерна, столько же бобов и немного черствого хлеба.
– Вы миз Фрэзер?
Слова он выговаривал пусть и с южношотландским акцентом, но правильно, что выдавало его образованность. «Эдинбург», – решила я, с болью в сердце вспомнив Тома Кристи – у него был похожий выговор. Это он всегда обращался ко мне с урезанным, официальным «миз». Впрочем, я тут же забыла о Томе Кристи.
– И вас называют Белой ведьмой? – уточнил мужчина и улыбнулся. Улыбка у него была неприятная.
– Некоторые называют, а что? – Я удобней перехватила палку, которой помешивала похлебку, и смерила его взглядом. Высокий и худой, лицо узкое, волосы темные, одет в мундир солдата Континентальной армии. Интересно, почему он пошел не к полковому доктору, а к ведьме? Ему нужно любовное зелье? Вряд ли, не тот типаж.
Он рассмеялся и кивнул.
– Мадам, я всего лишь хотел удостовериться, что не ошибся. Я не хотел вас обидеть.
– Я не обиделась.
Он не делал ничего угрожавшего – разве что стоял слишком близко. И все же он мне не нравился, и сердце мое билось чаще, чем обычно.
– Вы знаете мое имя. А как зовут вас?
Он снова улыбнулся и прошелся по мне взглядом столь внимательным, что еще немного – буквально чуть-чуть – и я сочла бы его оскорбительным.
– Мое имя не имеет значения. Вашего мужа зовут Джеймс Фрэзер?
Я подавила внезапный порыв ударить его палкой – это лишь разозлит гостя. Мне почему-то не хотелось говорить ему, что Джейми мой муж, и я, извинившись, сняла с огня котелок, поставила его на землю и ушла. Он этого не ожидал и не сразу последовал за мной. Я быстро дошла до маленькой палатки Нью-Гемпширского ополчения, завернула за нее и юркнула в собравшуюся у костра толпу ополченцев и их жен.
Мое внезапное появление кое-кого из них удивило, однако меня здесь знали и потому радушно пропустили, кивая и бормоча приветствия.
Я оглянулась. У брошенного костра на фоне заходящего солнца виднелся темный мужской силуэт. Мне он показался зловещим, но виной тому, разумеется, было мое разыгравшееся воображение.
– Кто это, тетушка? Один из отвергнутых тобой поклонников? – с ухмылкой в голосе шепнул Йен-младший.
– Что отвергнутый – это точно, – сказала я, не сводя с мужчины глаз. Я думала, он пойдет за мной, но он остался на месте, глядя в мою сторону. – Не знаешь, где сейчас твой дядя?
– Знаю. Выигрывает с кузеном Хэмишем у полковника Мартина деньги в карты. – Йен дернул подбородком в сторону палаток Вермонтского ополчения. Палатка полковника Мартина выделялась среди остальных благодаря желтой ситцевой заплате на месте прорехи у самого верха.
– Хэмиш хорошо играет? – удивилась я.
– Нет. Зато дядя Джейми – да, а еще он видит, когда Хэмиш собирается сделать неверный ход, что почти так же хорошо, как если бы Хэмиш умел играть, правда?
– Поверю тебе на слово. Не знаешь, что это за человек? Тот, у моего костра?
Йен посмотрел против заходящего солнца и внезапно нахмурился.
– Нет. Но он только что плюнул в твой суп.
– Чтоб тебя, гребаный засранец! – Я развернулась на пятках в ту сторону, но мужчина уже уходил, расправив плечи.
Йен кашлянул, толкнул меня локтем и указал на одну из жен ополченцев, которая смотрела на меня с крайним неодобрением. Проглотив дальнейшие замечания, я примирительно улыбнулась ей. В конце концов, чтобы поужинать, нам теперь, возможно, придется рассчитывать на ее радушие.
Когда я снова посмотрела в сторону своего костра, мужчины уже не было видно.
– Похоже, он еще вернется, – сказал Йен, задумчиво хмурясь на длинные тени деревьев, за которыми уже никого не было.
* * *Джейми и Хэмиш на ужин не пришли, и я предположила, что им везет в карты. У меня дела тоже шли отлично: миссис Кеббитс, жена ополченца, накормила ужином Йена и меня, причем весьма щедро: свежими кукурузными лепешками и тушенной с луком крольчатиной. Что еще лучше, мой зловещий гость так и не вернулся.
Йен в сопровождении Ролло ушел по своим делам, а я подбросила в костер дров и принялась готовиться к осмотру больных в госпитальных палатках. Большинство серьезно раненных умерли в первые два-три дня после битвы. Тех выживших, у кого были жены, друзья или родственники, забрали. Осталось около тридцати человек с долго заживающими
