– Сто тысяч мертвецов, – повторил кто-то скрипучим голосом.
От неожиданности Ульяна распахнула глаза. Тьма исчезла, уступив место туманной пелене, ставшей еще плотнее, еще молочнее. И из этого облака, как отделившаяся его часть, вышла фигура. Очень худой, абсолютно седой мужчина. Еще не старый, но обесцвеченный, стертый. Если бы туман мог быть человеком – он был бы именно таким. Никаким.
– Сто тысяч мертвецов, – прошелестел мужчина. – Все ходят. Все плачутся. Все зовут. Назад не вернуться. Вперед не уйти. Привязанные душеньки.
Уля попыталась пошевелиться – тело слушалось ее, пусть и с трудом. Но повернуться к незнакомцу спиной она боялась. Казалось, достаточно любого движения, чтобы тот очнулся от странного оцепенения и бросился либо от нее, либо к ней.
– Все друзья на веточке, а они – бедняжки в клеточке, – продолжал бубнить мужчина.
Он определенно был не в себе. То, что когда-то могло называться джинсами, истерлось до состояния полупрозрачной ткани, чудом державшейся на костях. Длинная рубашка, порванная в десятках мест, лохмотьями висела на истощенном теле. Жидкая борода свисала до самой груди. И глаза, подернутые мутной дымкой, беспокойно метались в глазницах.
Уля осторожно попятилась, надеясь остаться незамеченной. Но трава под ней зашелестела.
– Кто здесь? – испуганно спросил мужчина. Развел руки в стороны и двинулся к Ульяне, щурясь и гримасничая.
Еще немного, и он до нее дотянулся. Уля видела, как разрезают туманный воздух длинные когти на иссушенных руках. Под ними собралась каменная серая грязь. Незнакомец сутками копался в пыли. Или выковыривал что-то из осыпающейся стены.
Ульяна взвыла от страха и рухнула бы в траву, но руки незнакомца уже подхватили ее. Казалось, что длинные пальцы мужчины живут отдельно от него. Словно разумные, они исследовали Улины плечи, прошлись по груди, дотянулись до подбородка и щек. Наконец мужчина полностью ощупал ее лицо и выдохнул.
– Живая… Меченая…
– Отпустите меня! – прохрипела Уля, и руки тут же ослабили хватку.
– Я – скорбь, – ответил мужчина. – Я – вина. Я давно никого не держу.
Уля сделала два осторожных шага назад, но незнакомец, казалось, уже забыл о ней. Склонив голову с отросшими седыми волосами, он вернулся к стене, скрытой туманом. Проворные пальцы принялись ощупывать ее, раскачивать камни, проверяя их на прочность.
– Бедняжки в клеточке, – повторил он. – Вы есть, потому что я был. Меня не стало, а вы все равно есть.
Уля отошла еще немного, с ужасом наблюдая, как трясется изможденное тело незнакомца. Она бы еще долго стояла так, но туман всколыхнулся, словно что-то невидимое, но могущественное провело по нему своей ладонью.
Мужчина поднял голову, прислушиваясь, всплеснул руками и проворно побежал вдоль стены. В последний момент он вспомнил об Ульяне. Его лицо вдруг оказалось совсем близко. Испещренное морщинами и шрамами, худое, но все равно сохранившее человеческие черты, оно сморщилось, выплевывая слова.
– Беги! Беги, глупая! Туман идет!
И в то же мгновение с другого конца поля донесся чуть слышный сигнал свистка.
Триста метров
Уля бежала через туман, а он становился все плотнее и гуще – так в стакан воды тоненькой струйкой вливают молоко. И взвесь эта, цвета слоновой кости или писчей бумаги, затмевала весь мир, расползаясь, обгоняя Улю, захлестывая ее.
Но каждый раз, когда очередной туманный язык облизывал пятки бегущей, она из последних сил вырывалась вперед и неслась, не видя перед собой дороги, к кромке поля. Туда, где остались служки, туда, где разливался трелью одинокий свисток парня, похожего на физрука из ее младшей школы.
В памяти почему-то всплыл далекий и очень дождливый сентябрь. Уля тогда училась в третьем классе. Полная девочка с двумя косами, влажные от волнения ладошки, тесный спортивный костюм. Гулкий зал с уныло повисшими канатами у шведской стенки. Скрипучие брусья, пыльные маты на раскрашенном секторами полу и блестящий бок кожаного «козла», которого все тайком называли Андрюшей в честь молодого учителя физкультуры.
Он и правда был той еще сволочью. Высокий, но сутулый, с наглыми глазами, желтыми от курева зубами и полной уверенностью, что все кругом лентяи и нытики. Например, полная девочка с двумя косичками и звучным именем Ульяна. Когда он при всем классе, построенном у стенки по росту, заставил красную от стыда и страха Улю раз за разом бежать трехсотметровую дистанцию «пока ты, корова, хоть на тройку не сдашь», скорая приехала по вызову в рекордный для города десятиминутный срок. Все это время Ульяна лежала на пыльном мате, с трудом понимая, где она и что происходит, почти не слыша криков детей и беготни испуганной классной руководительницы, которую тут же вызвали в зал.
«Кровь из носа из-за повышенного давления, ссадины после падения и удушье от приступа паники», – констатировала тучная тетка в белом халате и неодобрительно покачала головой, зыркая в сторону притихшего физрука: мол, как же так, Андрюша?
Мама долго потом кричала на директора за плотно прикрытой дверью. Истеричные нотки в ее голосе заставляли бледную Улю морщиться и стирать слезы с щеки мягкой ладошкой. Но чувство защищенности грело изнутри. Мама пришла, мама накричала на обидчиков, мама всегда будет рядом, с мамой ничего не страшно, потому что они союзники. По одну сторону. Нет ничего лучше, чем знать: за тебя обязательно вступятся, что бы ни случилось.
Это давно забытое, иррациональное ощущение покоя и уверенности на секунду наполнило бегущую от тумана Улю. Оказалось достаточно маленькой детали – парня со свистком и зубным налетом – чтобы разум подкинул умирающей от страха Ульяне воспоминания куда более приятные, чем окружающая реальность.
Только никакая память о прошлом не может изменить настоящего. И если время – круг, который, как известно, обязан замкнуться, то поменять направление его движения не выйдет, как бы сильно ты ни желал вернуться назад, в дни покоя, счастья и всеобщей любви. Не бывать этому. В этом мире не существует единорогов и вечного двигателя. И мамы, которая придет на помощь, даже узнав, что ребенок ее – чудовище, выкидыш полынного поля, сумасшедший маньяк, весь в папочку.
Уля всхлипнула, хватая воздух перекошенным ртом. Туман был близко, куда ближе, чем хотелось бы. Но шанс обогнать его, выскользнуть с поля в актовый зал больнички, пусть и призрачный, все же оставался. Всего-то пробежать еще метров двести, может, триста. Сколько там давал времени на это школьный физрук? Минута? Полторы? Две?
А если на кону не тройка в журнале, а жизнь? Или даже что-то большее. Кто знает, смерть ли приходит за
