— Так всю жизнь проспишь, — изрек Виктор чью–то затасканную мудрость.
Сосед спереди передал ему суазор, Виктор посмотрел в экран, затем показал на что–то пальцем, прыснул со смеха и тут же забыл обо мне, принявшись выискивать очередную ерунду в сети.
Я посмотрел в окно.
Автобус ехал по высотной эстакаде, по крайней левой полосе. За высокими отбойниками мелькали верхушки деревьев и неестественно вытянутые блестящие столбы ретрансляторов, которые повторялись со строгой закономерностью — так неотвратимо и точно, что я вновь начал засыпать.
Через минуту суазор опять завибрировал, и я вытащил его из кармана, даже не сомневаясь, от кого пришло сообщение.
«А когда приедешь?» — спрашивала мать.
«Пока не знаю, — напечатал я. — Возможно, на следующей неделе».
Ответ пришел почти мгновенно:
«Приезжай. Я была у врача. Нам нужно поговорить».
Эти слова я слышал от нее неоднократно. «Я была у врача». «Нам нужно поговорить». Несколько раз она даже составляла завещание — каждый раз новое, как если бы повторяться в последней воле считалось плохой приметой, — и все из–за того, что ее просто направляли на дополнительное обследование. Я подумал — а болела ли она хоть раз в жизни по–настоящему? А потом подумал — как все же я рад, что наконец–то вырвался из дома.
Мы съехали с эстакады, и водитель, прервав медитативную мелодию, сообщил по громкоговорителю, что скоро мы будем на месте.
Солнце уже не светило в глаза.
За окном проносились стремительные тени от столбов и деревьев. Я перевел взгляд на Виктора, который изучал какие–то невразумительные фотографии в соцветии, раскрыл суазор, намереваясь написать ответное сообщение матери, но так ничего и не написал.
На космодроме нас сразу провели в пустое и сирое помещение, напоминавшее отстойник в дешевом аэровокзале. Даже Виктору, несмотря на его напускной оптимизм, было сложно скрыть разочарование. Все молчали, как на похоронах.
Мы с Виктором стояли у окна с армированным стеклом. Окно выходило на широкую забетонированную площадку со взлетными шахтами, похожими на стальные колодцы в сотню метров шириной. Единственный корабль, который я разглядел, был удивительно похож на старинную ракету с отстреливающимися ступенями — к темному обугленному корпусу подвели передвижной рукав лифта, а из открытых люков торчали толстые и лоснящиеся, как щупальца, шланги.
— Заправка? — предположил Виктор, разглядывая доисторическую ракету в мутном стекле.
— Наверное, — согласился я.
— Не похоже, чтобы планировался полет.
— Да вообще… — Я осмотрел голую комнату, в которой нас заперли с другими студентами. — Можно подумать, что здесь вообще ничего никогда не планируется. И все заброшено лет пятьдесят, не меньше.
Виктор пожал плечами.
— Да я давно был на космодроме, уже плохо помню. Хотя чего ты ждал–то? Аэровокзала?
— Ничего я не ждал.
— Только не говори, что я не дал тебе поспать, — осклабился Виктор.
— Если ты знал, — начал я, — что здесь не будет ничего интересного…
— Скажите, — раздался у нас за спиной голос экскурсовода, — а кто из вас был раньше на космодроме?
Виктор неуверенно поднял руку.
Экскурсовод — молодой тощий мужчина, которого я до этого ни разу не видел — энергично закивал головой.
— Что ж, — продолжил он, — как я и предполагал, для большинства из вас это впервые. Нам нужно немного подождать, прежде чем откроют доступ на территорию, а пока я расскажу вам об этом космодроме. Космодром Тенешкино…
Экскурсовод вдруг сбился с заранее намеченной речи.
— Кстати, — хитро улыбнулся он, — а давайте проверим, кто из вас подготовился к экскурсии! Кто–нибудь знает, когда был построен космодром Тенешкино?
Девушка, стоявшая рядом с экскурсоводом, подняла руку, как на занятии, и что–то сказала. На меня нахлынуло необъяснимое волнение. В тесном накопителе стало душно. Я вздохнул и расстегнул воротник рубашки. Но все равно чего–то мучительно не хватало.
Экскурсовод продолжал:
— Нет, нет, Тенешкино построили почти шестьдесят лет назад. Это один из старых космодромов. Раньше через Тенешкино работали коммерческие компании, производились коммерческие рейсы. Но сейчас здесь обслуживаются только научно–исследовательские корабли — в основном ближнего диапазона. Вот, например, в окно вы можете увидеть…
— Это космодром или музей? — спросил я у Виктора. — Говоришь, везде так?
— А чего ты… — буркнул Виктор.
— Кстати, ровно год назад, — говорил экскурсовод, — отсюда был произведен запуск «Пульсара‑12», беспилотного корабля, спроектированного командой инженеров нашего института, на котором был установлен фотонный двигатель последнего поколения…
— Точно музей, — хмыкнул я.
— Кто–нибудь знает цель миссии «Пульсара»? — спросил экскурсовод.
Ответила все та же девушка.
— Да, — согласился экскурсовод. — Мы называем это исследованием ближнего рубежа. «Пульсар‑12» передает на Землю собранную информацию по радиосети, и скорость передачи данных сейчас составляет…
— И какой смысл в исследовании этого ближнего рубежа? — не выдержал Виктор. — Мусор от барж он, что ли, собирает?
— А фотонный двигатель? — сказал я. — Это чья–то дипломная работа, не иначе.
Виктор кивнул.
— И зачем тогда рассказывать нам об этом с таким пафосом?
— Ну, как же! — деланно возмутился я. — У института есть собственный беспилотник, который летит черт знает куда. Они, наверное, и послания для инопланетян туда записали.
Виктор фыркнул, едва сдержав смешок.
— Сегодня мы сможем посетить центр управления, — говорил экскурсовод, — а также выйти к взлетным шахтам после того, как закончится сервисное обслуживание и нам…
Экскурсовод неопределенно махнул рукой в сторону окна.
— Может, все–таки будет интересно, — с надеждой сказал Виктор.
Я отвернулся.
У ракеты, стоявшей в дальней шахте, суетились люди в блестящих комбинезонах. Рукав с лифтом отвели в сторону, но толстые шланги еще торчали из обгорелого корпуса. Солнце скрылось за облаками, и бетонное поле космодрома затянула пасмурная тень. Я подумал,
