Я остановился у кресла оператора — непритязательного на вид, с высокой спинкой и длинными подлокотниками, выглядевшими так, словно к ним приковывали руки. Практические занятия начинались у нас только со второго курса, а до этого мне довелось лишь пройти тест на подготовительных, на котором проверялась способность работать с нейролинком. Впрочем, тогда я ничего не почувствовал, кроме покалывания в висках. Однако сейчас передо мной стоял настоящий терминал, пусть и похожий на рабочее место захудалого дантиста — это был нейроинтерфейс, оператор которого мог выполнять сотни сложнейших действий за микросекунды.
— А можно сесть? — спросил я, прервав тоскливый рассказ экскурсовода об институтском беспилотнике.
Экскурсовод осекся и удивленно посмотрел на меня.
— Вообще мы не должны ничего трогать. К тому же терминалы отключены. Это просто кресло.
— Тогда и бояться нечего, — пошутил я. — Раз отключено, значит точно ничего не испорчу.
Экскурсовод покачал головой.
— Уверен, вы найдете способ! Нет, в самом деле. Это обычное кресло. Посидите, если хотите. Но я вас настоятельно прошу, не трогайте ничего. Вообще ничего.
— Хорошо, — согласился я, но не торопился садиться.
Перед пыточным креслом стоял массивный компьютер в форме триптиха больнично–белого цвета. На левом крыле триптиха выстроились в ряд грубые тумблеры, обозначенные цифрами, а справа тянулись в несколько рядов кнопки с выгравированными на них буквами — как клавиатура в неправильном, алфавитном порядке. Центральная часть терминала представляла собой решетку с широкими прорезями, в которых неприятно поблескивало что–то черное и плотное, как застывший мазут.
Раньше операторов заставляли надевать тугой обруч, который тисками сдавливал голову, но теперь обходились без этого — достаточно было активировать терминал и усесться в кресло.
Я стоял, опираясь рукой о подлокотник, и разглядывал терминал, пока наконец не понял, что в центре управления стало совершенно тихо. Экскурсовод больше не надоедал историями о «Пульсаре», не перешептывались студенты, не слышалось шарканья шагов.
Я обернулся.
Все застыли, как в приступе немого паралича — гид рядом с окном, прижав руку к впалой груди, остальные студенты между столами, у стен, или у двери, оцепенев, точно на мгновенном снимке, — и неотрывно смотрели на меня.
Я почувствовал холодок на спине. Дождь прекратился, но огромное бронированное стекло еще затягивала хмурая пелена.
Я повернул кресло к себе, уперся в подлокотники и стал медленно опускаться. Что–то подо мной скрипнуло, я испуганно вздрогнул, руки с подлокотников соскользнули, и, зажмурив глаза, я упал в кресло — какбудто нырнул в поток кипящей воды.
Комнату залила ослепительная белизна, мышцы разом свело судорогой от боли, но я не мог даже закричать, потеряв голос, лишившись дыхания. Невозможно яркий свет прожигал насквозь, а грудную клетку разрывало, как при взрывной декомпрессии.
Но вскоре я перестал чувствовать боль — рассудок не выдержал, и я провалился в бесконечную темноту, разом сменившую белое сияние. В этой бессветной бездне не было ни чувств, ни мыслей, ни страха.
— Все! — раздался чей–то приглушенный голос. — Время вышло!
Тьма распалась, растаяла в электрическом свете — я сидел в кресле оператора в центре управления, а экскурсовод фамильярно похлопывал меня по плечу.
— А ты, я смотрю, замечтался, — сказал он. — Пора. Нас ждут.
Я долго смотрел на него, не понимая, что происходит.
— Пойдем, — сказал экскурсовод. — Время вышло. Еще посидишь за терминалом — и не раз.
Я поднялся, опираясь о столешницу. Ноги дрожали.
— Ну, давай, — нетерпеливо сказал экскурсовод.
Я сделал шаг к двери и покачнулся. Тощий мужчина схватил меня за плечо.
— Да что с тобой?
— Я… — Говорить было тяжело, горло пересохло. — Я…
Меня вывели из центра управления под руку, как больного. Экскурсовод взволнованно крутился рядом со мной, пока я в пятый раз не сказал ему, что все в порядке, — и тогда он, деловито кивнув головой, вернулся к остальным студентам.
Я стоял у окна.
Виктор неуверенно подошел ко мне, когда я остался один.
— Там что было–то? — спросил он.
— Да голова закружилась. — Я попытался улыбнуться. — Все нормально на самом деле.
— Ладно. — Виктора это объяснение полностью удовлетворило. — Так ты видел? Что думаешь?
— Да как тебе сказать… Я ожидал чего–то более интересного. А это просто как офис. Хотя вот терминал нейроинтерфейса…
— Да я не о том! — перебил меня Виктор. — Ты напоминания в суазоре смотрел? Или так увлекся?
— Какие напоминания?
Я вытащил суазор и провел по экрану пальцем. Только сейчас я обратил внимание на то, что остальные студенты в накопителе настороженно переговариваются.
— Новости, — сказал Виктор. — Ты что, не подписан? Политический канал.
— Я не интересуюсь политикой.
— Даже межпланетной?
Я удивленно поморщил лоб.
— А что произошло?
Виктор самодовольно улыбнулся, набрал полную грудь воздуха, словно готовясь произнести торжественную речь, и сказал:
— Венера!..
91
Я сидел на кровати, прислонившись к стене, и ждал, когда выключат свет.
Поначалу я думал, что электричество отрубают, когда за пределами роботизированной камеры начинается рассвет. Я даже пытался таким образом отсчитывать время, однако вскоре понял, что интервалы между включением и выключением света все время меняются, как если бы их определял генератор случайных чисел.
У меня постоянно болела голова — виски сжимал фантомный стальной обруч, который надевали операторы самых первых, несовершенных нейросистем. Боль ослабевала после того, как гасли светящиеся изнутри стены, но в темноте я терял точку опоры — промерзлый пол непонятно покачивался всякий раз, когда я слепо шагал в облекающий мрак.
И все–таки я ждал темноты, я верил, что искусственная ночь смоет огромной черной волной окружающий меня кошмар — припадочного робота, всплески химического света — и, разомкнув на рассвете веки, я окажусь в обычной больничной палате, подключенный к сложной медицинской
