По большому залу, освещённому несколькими факелами, бродили, разбрасывая ногами кушетки и стулья, вооружённые люди. Они били прикладами ружей в стеклянные витрины, вытаскивали оттуда фарфоровую посуду, статуэтки, подсвечники белого металла и распихивали всё это по карманам и отворотам пальто. Я увидел человека в гражданской одежде, который засовывал в вещевой мешок довольно большие бронзовые каминные часы. Солдат в разорванной на спине шинели, радостно улыбаясь, штыком прокалывал полотна картин, висящие на стенах. Матрос, сбросив бушлат, ножом срезал кожу со спинки массивного кресла. Каблуки сапог скользили по осколкам зеркал, окладам икон, книгам.
- Ха! Смотри-ка, ахвицер заблудился! - рука одного из солдат с зажатой в кулаке изящной сервировочной столовой лопаткой, застыла на полпути к лежащей на полу скатерти. Молодой парень с потным лицом смотрел прямо на меня.
- Держи его!
Чья-то грубая ладонь подтолкнула меня в спину, и я оказался окружённым потными, дурно пахнущими, возбуждёнными людьми.
- Глянь! Боитси. Белый весь с лица. Ваш бродь! Вали отсель, пока мы добрые, - сказал кто-то из толпы.
- Куда вали? - матрос, который успел спрятать солидный кусок кожи под тельняшкой, раздвинул шеренгу людей и встал справа от меня. - Запереть его надоть с остальными, или – в распыл пустить. Ну-ка, вы двое, отведите его благородие к офицерам. Пусть там его наши братишки допросят. Стрелял в нас? Говори, сука!
- Нет, нет. Что вы? Я тут случайно.
- Ага, в гости зашёл. Стой смирно, а не то по зубам огребёшь!
Меня, в который раз за день обыскали и, подталкивая в спину, снова повели по комнатам. Взгляд скользил по следам грабежа, которые были заметны даже в полумраке. Через пять минут меня затолкали в помещение, где я увидел подполковника Ананьина, нескольких офицеров и женщин в солдатской форме, десяток юнкеров и человек двадцать гражданских. Дверь за спиной тут же захлопнулась.
- А-а! Вот и вы, молодой человек, - Ананьин посмотрел на меня и виновато улыбнулся. - Простите, что забыл про вас.
- Да уж, - пробормотал я, постепенно приходя в себя и осматриваясь в комнате.
- Садитесь вот здесь, - круглолицая, с широким подбородком, полными губами, коротко стриженная, плотного телосложения женщина, одетая в военную форму повелительным жестом руки заставила двух юнкеров подвинуться и дать мне место у стены. На её гимнастёрке блеснули отражённым светом люстры, висящей под потолком, крест и несколько медалей.
"Это о ней говорил матрос там, в комнате, где насиловали женщин", - подумал я, исподтишка разглядывая командира женского батальона.
Очевидно, моё появление прервало какой-то важный разговор. Лица присутствующих выглядели напряжёнными и злыми. Первым не выдержал подполковник.
- И, что вы ставите мне в вину? - Ананьин обращался к господину в чёрном сюртуке, который стоял в углу, опираясь плечом о стену и держа в правой руке пенсне.
- Сдачу дворца и предательство законно избранного Временного правительства!
Подполковник поднял руку в знак протеста.
- А кто виноват в том, что с баррикад ушли казачьи части? Кто отказал казакам в помиловании Каледина1? Кто сочинял бесполезные воззвания и обещал мне прибытие частей с фронта? Ваши чиновники даже не могли обеспечить защитников Зимнего продовольствием. Какими средствами прикажете поддерживать дисциплину во вверенных мне ротах? Розгами, мордобоем? Большая часть юнкеров – мальчишки. Голодные, растерянные, озлобленные вашей бесхребетностью и нерешительностью, они просто разбежались по домам. С кем было держать оборону, дожидаясь обещанных войск?
- У вас, господин подполковник, оставались верные долгу ударницы батальона смерти под командой подпоручика Бочкарёвой.
Все, кто был в комнате, перевели взгляды в сторону круглолицей крупной женщины, на гимнастёрке которой блестели медали.
- Какой батальон, господин хороший? - женщина подняла голову. - Нас и было-то всего… Вторая рота, сто тридцать семь человек.
Разве этого мало, чтобы рассеять несколько десятков мятежников? - человек в сюртуке достал из кармана платок и стал раздражённо протирать стёкла пенсне.
- Что мои девки могли сделать, если нас обошли с тыла? Со стороны набережной дворец совсем не охранялся.
- Я и пытаюсь объяснить, что это - вина подполковника, - не сдавался "чёрный сюртук".
- Здесь пять офицеров, включая меня. Каким образом командовать людьми? С кем защищать? Какими частями я мог охранять Зимний со стороны Дворцовой набережной? - возмущённо закричал Ананьин. – Хотел бы я знать, какая сволочь даже двери открыла изнутри? Где они взяли ключи? Ищите предателей среди истопников и ваших писарей - канцелярских крыс, штафирок, мать вашу. Дворец ещё до лобовой атаки уже был в руках большевиков.
Все, кто находился в комнате, громко закричали, перебивая друг друга:
- Я своих баб не жалела под Сморгонью2, подставляя под штыки германцев. Мои девоньки четырнадцать атак отбили. Три дня на передовой линии. Тридцать соплячек благородных кровей потерял батальон, семьдесят баб ранило. Саму меня метило пулями пять раз. В кого стрелять? В толпу, озверелую матросню? А если нас - с тылу, да сразу - в штыки? - орала Бочкарёва, поднявшись в свой немалый рост.
- Вы плохо муштровали ваших ударниц, - упрекнул её "сюртук".
- Плохо? - взвилась с табурета худая, маленькая девушка. С её узких плеч на пол упала шинель, открывая длинную тонкую шею. - Она лупила нас, словно прислугу или своих рабынь. Ненавижу!
Бочкарёва круто развернулась на каблуках. Звонкая пощёчина заставила девушку замолчать.
- Била? Да, била. Не жалела ваших смазливых мордашек. Для вашей же пользы. Ты зачем пошла в батальон? Скучно на паркетах стало, приключений захотелось? Покрасоваться? Ах, мол, какие мы храбрые. Ах, какие они патриотки? Щас утрём нос мужичью. Поднимем боевой дух солдатиков. Вот припудрим щёчки и утрём, стоя под белым знаменем. Институтки, папины дочки! Небось, каждая хотела стать девицей Дуровой3? В атаку со штыком наперевес - это вам не на плацу при генералах маршировать. Из вас и воевать то умели одни жёны казацкие, да вдовы-солдатки...
- Ага! Они первые лапки кверху и подняли, когда на них солдатики полчаса назад на площади попёрли, - нервно засмеялся один из юнкеров. – А вылазка?
