- Вчера и сегодня уже были попытки штурма. Но толпы мятежников рассеяны моими юнкерами с помощью ружейных залпов в воздух. Нам даже не пришлось стрелять прицельно. Нас пытались засыпать снарядами из шестидюймовых пушек Петропавловки, но все выстрелы шли поверх крыши Зимнего. Из тридцати пяти боевых зарядов, только два слегка царапнули карниз дворца. А что это значит?
- Что? - переспросил я.
- Артиллеристы - на нашей стороне и не хотят выступать против законной власти...
Внезапно наш разговор был прерван далёкими ружейными залпами.
- Посидите здесь немного. Я сейчас вернусь, - подполковник схватил меня за рукав и затолкал в комнату, возле которой стояли ящики. В замке щёлкнул ключ, застучали каблуки сапог, стукнула стеклянная дверь, и мне оставалось только слушать приглушённые залпы и далёкие звуки пулемётных очередей.
Когда мои глаза привыкли к темноте, я, держась за стены и ориентируясь на свет, пробивающийся в щель под дверью, обошёл помещение. Оно оказалось довольно большим. Мне попался под ноги табурет или стул, потом я наткнулся на что-то мягкое. Я сел на ворох каких-то вещей, потом вытянул ноги, лёг и стал терпеливо ждать возвращения офицера. Череда дурацких иллюзий начинала меня раздражать.
"Пора просыпаться, - думал я, прислушиваясь к шуму извне, но, тут же поймал себя на мысли, что ещё никогда, ни в одном сне, я не призывал себя к пробуждению. - Чертовщина какая-то снится. Но до чего странная. Оказывается, у большевиков мало сил. Рабочие плевали на Ленина. Не было никакой "Красной гвардии". Штурмов Зимнего - состоялось несколько. Группы рабочих с ружьями, которые я видел возле дворца, никак нельзя назвать революционными толпами. Энтузиазма умереть за Ленина в их глазах я тоже не заметил. Где горящие решимостью взгляды? В фильмах о штурме Зимнего солдаты чуть ли не из шинелей выпрыгивали в едином порыве. Но в лицах тех, кого видел я, сквозит неуверенность, страх и злость. Эти люди похожи на бандитов, предвкушающих скорый и безнаказанный грабёж. Подполковник что-то говорил о дезертирах, бежавших из армии…"
Снаружи стрельба усилилась, а потом стихла. До моего слуха донеслись крики. Вскоре они прекратились. Мёртвая тишина охватила караульное помещение. Я сменил позу и лёг на бок. От вещей, ставших неудобным ложем, пахло потом, каким-то дешёвым одеколоном и табаком.
"Сколько прошло времени?" - эта мысль заставила открыть глаза и прислушаться.
- Похоже, забыли про узника совести, - вслух мрачно пошутил я.
Мой тихий голос странно звучал в тёмной комнате.
Я поднялся на ноги, приблизился к двери и крикнул: "Эй!"
Не случилось ровным счётом ничего. Я крикнул громче, подождал, попробовал выбить дверь носком ботинка, но не смог. Потом начал обходить помещение по часовой стрелке и наткнулся на ещё одну дверь. Я дёрнул за ручку. Извне что-то звякнуло и упало. Дверь скрипнула и приоткрылась. Мне удалось протиснуться в щель. Ноги наткнулись на ступени лестницы. В абсолютной темноте, держась за стену, я стал продвигаться сначала вверх, а потом вдоль какого-то коридора. Слабый свет замаячил где-то впереди, и через полсотни шагов коридор кончился большим залом. Высокие окна были завешаны плотными гардинами, на стенах висели канделябры. В них еле-еле горели лампочки, и я рассмотрел ещё ряд открытых двери и целую анфиладу комнат. Далёкий шум голосов и крики заставили остановиться. Подумав немного, я решил идти на звук.
Очередная, резная с позолотой дверь оказалась закрытой. Именно оттуда доносились грубые голоса и женские крики. Створка приоткрылась неожиданно, словно от сквозняка. Я почувствовал кожей лица движение холодного воздуха и приник глазами к щели. Человек в дырявом ватнике, стоя на коленях у головы худой голой девушки, лежащей на полу, держал её ноги, поднимая за пятки, и смотрел, как солдат со спущенными под колени штанами насиловал несчастную. Жертва не сопротивлялась, безучастно глядя в потолок. Её лицо было окровавлено. Рот открыт. Она тяжело дышала, отвечая стонами на каждое грубое движение солдата. Рядом валялись: сапоги, шинель, гимнастёрка, галифе, белая сорочка. В тусклом свете канделябров блеснул шеврон. Такие я видел на ударницах добровольческого батальона, когда нас вели в Зимний дворец. Точно такой же лежал сейчас в кармане моего пиджака. У стены на кушетке двое матросов возились с ещё одной, наполовину раздетой женщиной. Сверкала белая кожа ног и ягодиц. Разорванная гимнастёрка была натянута на голову ударницы, открывая живот. Руки в запястьях стянуты ремнём и привязаны к спинке кушетки. Тонкие частые крики перекрывала брань и шутки моряков. На рояле, сдвинутом к окну, лежала ещё одна неподвижная женская фигура. На обнажённых ногах виднелись пятна крови. Во рту торчал кляп. Острая девичья грудь была запачкана чем-то тёмным. Рядом стояли несколько рабочих, застёгивая штаны. Один из них держал над девушкой массивный подсвечник с горящей свечой. Расплавленный воск капал на тело изнасилованной девушки.
- Глянь-ка, робяты. Задохлась, - сказал человек, держащий подсвечник. - А я и не успел толком. Рази это справедливо.
- Ты же сам саданул её кулачищем по голове, а, потом, платок ейный засунул бабе в рот, - откликнулся кто-то из его товарищей.
- Дык, ведь кусалась стерва и материлась.
- Дурень! Она для виду кусалась. Эти сучки на фронте под господ офицеров ложились кажен божий день. Страсти получали. Привычные, курвы.
- А нам по согласию слабо было дать? Мы, ведь, с пониманием. Ну, поломалась бы для виду, а то - кусаться... Где это видано, чтобы бабы выкаблучивались и кусались, когда им удовольствие дают почуять? Эх, не успел, - продолжал сокрушаться рабочий.
- Ступай вон в комнаты, где ихние казармы. Там остальных заперли. Глядишь, тебе какую-никакую шалаву оставит братва, - к рабочим от кушетки, затягивая ремень на штанах, подошёл матрос.
- Видел командиршу ударниц?
- Нет.
- Сходи, посмотри. Может, тебе понравится. Не баба, а кобыла с яйцами. Погоны подпоручика на ней, крест Георгия, да две медали на грудях.
- Крест? Это, за какие - таки заслуги?
- Вот пойди и спроси, - моряк повернулся в сторону кушетки. - Гришка, чёрт, прости Господи! Хватит девку мучать. Осипла уже, кричавши.
- Ничо-о. Офицерью давала, и нами не побрезгует?
- Дык, в дырке у ей, небось, словно песку насыпали.
- Ничо-о. Терпимо.
Остолбенев, я стоял, не в силах оторвать глаз
