- Пошёл в трюм! Бери с собой плотников. Пусть поторопятся.
Я бросился вниз по лестнице, отыскивая взглядом привязанные верёвками к борту части катапульт. Пальцы рвали узлы, а глаза следили через отверстия для вёсел за корпусом квадриеры. Она приближалась под косым углом быстрее, чем хотелось нашему триерарху.
- Наверное, пряталась между островами, - тихо и безнадёжно сказал раб с ближайшей скамьи. Он продолжал грести, подчиняясь убыстряющемуся ритму, но в глазах человека застыло ожидание смерти.
На верхней палубе раздались команды, загудели луки, потом я услышал, как вражеские стрелы застучали по дереву нашей обшивки и щитам гоплитов. Едва плотники успели вытащить деревянные балки катапульт наверх, раздался треск ломающихся вёсел, потом глухой удар и грохот лопнувших корабельных балок. Огромный медный таран квадриеры вошёл в наш левых борт, будто спица в мягкий ворох шерсти. От страшного толчка гребцы попадали на настил нижней палубы, разбивая себе черепа и ломая конечности, но сковывающая их цепь не позволяла несчастным освободиться из-под обломков. Крики и вой оглушили меня. Я лежал между двумя трупами и с ужасом смотрел, как заработали вёсла вражеского судна, отрабатывая назад, как таран двинулся в обратном направлении, а корпус нашей триеры стал медленно разваливаться на две части. Вода хлынула внутрь, ломая скамьи, разрушая настилы палуб, убивая уцелевших рабов кусками досок и камнями балласта. Триера начала медленно погружаться, заставляя всех, кто ещё мог двигаться, бросаться за борт. Недолго думая, я вскочил на ноги, с трудом добрался до лестницы, а потом меня подхватила волна. Вода оказалась прозрачной, но рядом, вместе со мной на дно морское погружались горшки с греческим огнём, люди скованные цепью, гоплиты, в панцирях которых торчали стрелы. Медленнее тонули мертвецы. Порхали, словно бабочки, щиты. Отвесно вниз уходили мечи и копья. Я хотел закричать, глотнуть воздуха, но во время передумал, заработал руками, пытаясь всплыть и достать кончиками пальцев далёкий, размытый и призрачный солнечный свет. Больно стукнувшись макушкой о кусок дерева, я выскочил на поверхность воды, словно пробка из бутылки шампанского. Прямо надо мной навис борт вражеского корабля. С него в море продолжали сыпаться стрелы, добивая греков умоляющих о пощаде. Сверху неслись торжествующе протяжные и победные крики, но для меня они звучали похоронными песнопениями. Прижимаясь к шершавому, обросшему ракушками и водорослями борту, я начал перебирать руками по скользкому корпусу судна, двигаясь в направлении кормы. Зубы выбивали мелкую дрожь, то ли от страха, то ли от холода, но скорее всего - от перевозбуждения. Через какое-то время мне удалось добраться до деревянного толстого бруса, к которому крепилась рулевая лопасть. Одной рукой для верности я вцепился в плавающую толстую доску, стараясь, чтобы никто из финикиян не мог заметить мои мокрые всколоченные волосы или ветхую белую рубаху. Вскоре крики и смех стихли, лопасть огромного весла шевельнулась, и квадриера медленно двинулась вперёд. Продолжая дрожать и прося защиты у всех олимпийских богов, я набрал в лёгкие побольше воздуха, отпустил спасительное дерево и нырнул. Меня по инерции немного протащило в кильватерной струе за кораблём, но я снова заработал всеми конечностями, двигаясь в обратном направлении. Когда я вынырнул, широкая резная корма квадриеры оказалась на почтительном расстоянии. Нас разделяло пространство, усеянное трупами и обломками досок. Взгляд нашёл подходящий кусок бревна, за который я тут же уцепился. Вражеское судно постепенно удалялось, и вскоре превратилась сначала в щепку на поверхности моря, потом в еле заметную соломинку с крохотным облаком паруса, а через какое-то время исчезло вовсе. Немного отдохнув, я решил осмотреться и нашёл в ста метрах от себя приличную часть обшивки нашей несчастной триеры. Задёргав ногами и помогая телу руками, я, не отпуская бревна, поплыл в нужном направлении. Вскоре моё уставшее тело распласталось на этом жалком подобии плота. Я лёг на спину, подставив грудь и живот ярким лучам Солнца. Мне даже стало несколько теплее, но холодная вода, перекатываясь волнами через доски, не давала расслабиться. Моя холщовая сумка чудесным образом не соскользнула с плеча. В ней что-то булькало.
"Светильник наполнился водой. Ну и чёрт с ним. Надо сесть и попробовать отломать кусок доски, - эта мысль придала мне бодрости. - Послужит веслом. Но, куда грести?"
Я вновь огляделся по сторонам. Повсюду плавали деревянные обломки, сломанные древка копий, груды тряпья, бывшие совсем недавно парусиной. Она успела намокнуть, но продолжала держаться на плаву, привлекая чаек. Впрочем, они пикировали совсем не туда. Несколько птиц сидели на всплывших телах. Чайки уже выклёвывали открытые глаза и отрывали куски губ, языков, щёк. Я содрогнулся, а потом попытался собраться с мыслями.
"С утра мы плыли на юг. Полоса рассвета была по левому борту. Сейчас, наверное, полдень. Значит, если двигаться навстречу солнцу, можно добраться до острова Кетира, - подумал я. - Если верить карте триерарха, до острова - миль тридцать, сорок".
Мне понадобилось десять минут тяжёлой работы, чтобы оторвать одну из досок обшивки. Я зажал дерево в руках и начал грести, направляя свой плот в нужном направлении. Вскоре на ладонях вздулись пузыри, а занозы, разъедаемые морской солью, стали саднить. Лицо и спина покрылись потом, пальцы ног, захлёстываемые встречной волной, тоже начали саднить. Бросив работать доской, я закатал брючины и по очереди осмотрел ступни.
"Несколько ссадин. Пара синяков. Ничего страшного. Повезло, хотя, пусть бы лучше судьба повернулась своим страшным лицом к какому-нибудь греку".
Опять браться за "весло" не хотелось. Усталость и апатия овладели мной.
"Может, хватит бороться за свою никчёмную жизнь, - подумал я. - Какой в ней смысл, если мои глаза вряд ли когда-нибудь увидят Лондон, Москву, Надин. Она не прислала мне ни одного письма, пока я был в Англии. Значит, жена для себя давно решила, что развод - дело решённое. Очевидно, она планирует, что мы останемся друзьями или деловыми партнёрами, но для меня такое положение не выносимо".
- О, боже! Как я её любил! - закричал я, обращаясь к морю, и сам испугался того, что я произнёс восклицание в прошедшем времени.
"Ладно, - решил я после долгого бездействия. - Пусть будет, что будет. Если течение и ветер донесут меня до Кетира, значит, так тому и быть", - мне удалось принять устойчивое положение на шатких брёвнах, и я стал тупо смотреть на воду.
Солнце палило нещадно. Оно слепило глаза, заставляло пот стекать по вискам, скулам, шее, сверлило темя и, казалось, проникало в мозг. Пришлось разорвать рубашку, чтобы обмотать лентами ткани голову. Брюки я тоже снял,
