ФИЛОСОФИЯ ДАРВИНИЗМА

совершенно ненаучные представления о зародыше характеризовали взгляды эволюционистов еще во времена Дарвина. В ту эпоху многим казалось, что живая клетка обладает очень простым строением. И, таким образом, развитие зародыша, казалось бы, наглядно подтверждало тезис о происхождении сложных форм жизни от простых. Но уже к концу XIX века ученым стало совершенно ясно, что живая клетка представляет собой сложнейшую систему, совершенно несопоставимую с известными самыми сложными механизмами. Дальнейшие исследования, проведенные уже в XX веке, показали, что даже отдельные фрагменты клетки представляют собой невообразимо сложный агрегат. Таким образом, пример с развитием зародыша оказался явно несостоятельным. Тем не менее, в популярных книжках и школьных учебниках его все еще преподносят в качестве «весомого» аргумента в пользу эволюции.

Отметим еще один важный момент, связанные с механицистским истолкованием жизни. Представление о живом организме как об агрегате, состоящем из простых элементов, устраняет принципиальное различие между живым и мертвым. Устранение этой дистанции имеет особое значение для эволюционной теории, согласно которой живое возникает из мертвого. Только с позиции механицизма возможно наукообразное обоснование данного положения (во всех других случаях нам бы пришлось апеллировать к чуду или божественному вмешательству). Убежденность в том, что живое возникает из мертвого, зиждется, опять же, не на научных наблюдениях, а исключительно на отвлеченных, абстрактных философских схемах. Возможность такого вывода - в редукции самого понятия жизни: между живым и мертвым снимается мысленная дистанция как раз в силу того, что живое определяется через мертвое. Определив живой организм как совокупность неживых элементов, составляющих его структуру, мы, таким образом, автоматически должны признать отсутствие дистанции между живым и неживым. Если Энгельс - материалист и поклонник Дарвина - определял жизнь как «форму существования белковых тел», то в его воображении, надо полагать, живое вполне могло произойти из мертвого. Все эволюционистские доводы на этот счет могут отличаться убедительностью только в рамках отвлеченных, схоластических по своему духу рассуждений на подобные темы (об этом мы поговорим поподробнее в другом месте).

Интересно, что сами эволюционисты прекрасно осознавали решающее значение выбранной ими философской позиции для обоснования тех или иных тезисов. Об этом свидетельствует откровенное признание Эрнста Геккеля: «... мы должны освоиться с мировоззрением, называемым механическим или причинным. Его можно назвать также монистическим или единым в противоположность двойственному или дуалистическому воззрению, которое необходимо содержится в телеологическом миропонимании»²³. Почему Геккель так настаивает на механицизме? Только по одной причине - механицизм позволяет устранить непроходимую дистанцию между живым и мертвым, между высшим и низшим²⁴. И при этом, что весьма любопытно, Геккель настаивает на одушевленности материи - что, на его взгляд, тесным образом связано с механицизмом. «Мы приходим, - пишет он, - благодаря этому (то есть «монистическому воззрению» - О.Н.), к крайне важному убеждению, что все естественные тела, какие нам известны, однообразно одухотворены, что противопоставление живых и мертвых тел не соответствует действительности. Если камень, свободно брошенный в воздух, падает на землю по определенным законам, или если образуется в соляном растворе кристаллы, или если соединяются сера и ртуть в киноварь, то эти явления не более и не менее механические жизненные явления, чем рост и цветение растений, чем размножение и духовная деятельность животных, чем ощущения и образование мысли у человека». И далее: «Также сознание человека и высших животных никоим образом не представляет особенностей, сверхъестественной «мировой загадки» Напротив, оно также покоится на механической работе ганглиозных клеток мозга, как и прочие душевные деятельности»²⁵.

Как видим, механицизм (с его неизбежным редукционизмом) играет ключевую роль в обосновании основных положений эволюционной теории. И главным образом именно потому, что позволяет снять мысленную дистанцию между живым и мертвым, между высшим и низшим, между простым и сложным, а соответственно – позволяет чисто логически, спекулятивно обосновать происхождение одного из другого. И, еще раз повторим, - без всяких индуктивных методов, без всяких наблюдений и экспериментов. Иными словами, об эволюции вполне можно рассуждать отвлеченно, чисто философски, на манер средневековых схоластов. И отвлеченно выстраивать какие угодно умозрительные картины зарождения и развития жизни, человека и т.д.

Вообще, на отвлеченно-спекулятивном уровне обоснование любого тезиса становится вполне возможным уже только благодаря некорректному или просто упрощенному определению исходных понятий. Например, если мы определим «разумность» как «способность совершать логические операции», то можем смело утверждать, что разумность присуща вычислительной машине вроде современного компьютера. Если же мы при этом примем положение, что «разумность» есть атрибутивное качество человека, то тогда нам придется прийти к выводу, что и вычислительная машина также обладает человеческим качеством. А дальше, в том же духе, можно обосновать и развить любое, даже самое фантастическое, утверждение. Хотя на практике мы прекрасно отдаем себе отчет в том, что между человеком - как живым и разумным существом - и вычислительной машиной пролегает огромная дистанция. Тем не менее, на уровне отвлеченных рассуждений такое непреодолимое различие может совершенно сниматься, и все это будет выглядеть вполне логично. Но ведь именно таким путем - путем сознательной редукции смысла исходных понятий - эволюционисты обосновывают главные положения своего учения. Так, Томас Гексли, проводя анатомическое сравнение между человеком и обезьяной, утверждал, что между тем и другим нет никакой принципиальной разницы. И такое утверждение выглядело очень даже логичным и убедительным, но только в том случае, если мы подходим к этой проблеме абстрактно, на уровне отвлеченных понятий и суждений. Между тем на практике мы прекрасно осознаем отличие человека от животных, даже от обезьян. Мнимая же убедительность эволюционистских суждений о человеке, в данном случае, связана с превратным, предельно упрощенным толкованием самого понятия человека, ибо последний определяется исключительно через его физиологию и анатомическое строение. Тогда как в действительности «человек» (в чем мы полностью даем себе отчет) - это не только определенная совокупность органов и костей, но и нечто намного большее, что максимально отделяет его от обезьяны.

Коль уж мы заговорили о человеке, то самое время коснуться и проблемы антропогенеза, самой скандальной из всех тем эволюционной теории. Здесь тоже свою главную роль сыграла философия. Эволюционистская идея о животных прародителях человека возникла, как мы знаем, задолго до костей так называемых питекантропов и «сенсационных» (якобы) находок западных антропологов. И отнюдь не дарвинская теория естественного отбора, как принято считать, повлияла на установление нашей обезьяньей «родословной». Мостик между человеком и животным проложил английский сенсуализм, который в XVIII веке воспринимался в континентальной Европе чуть ли не как религиозное откровение. Французские философы-просветители (а именно среди них оказались первые эволюционисты) восприняли передовые (как им казалось) идеи англичан для обоснования материалистического взгляда на природу человека. Английские