Глава 6
ЭВОЛЮЦИОНИСТСКАЯ СХОЛАСТИКА
Казалось бы, нет более несовместимых по форме вещей, как схоластические системы и эволюционное учение. Мы привыкли к тому, что эволюционисты, в отличие от средневековых схоластов, используют не только научную терминологию, но и рассуждают о вещах, казалось бы, осязаемых, наглядно представленных и как будто совершенно реалистичных. Из-за обилия чувственно наглядных образов эволюционизм справедливее было бы сравнить с мифологией, если бы не одно важное обстоятельство - эволюционисты много рассуждают и много доказывают. И предмет их обсуждений точно так же далек от чувственно воспринимаемой реальности, как это и было в случае со схоластами. Если и есть между ними какое-либо принципиальное различие, так только то, что у схоластов не было никаких иллюзий относительно того, о чем реально они говорят, и что реально стремятся постичь с помощью своих рассуждений. Они не выдавали свою философию за эмпирическую науку и не пытались чувственно изображать свои универсалии, а тем более искать их физические соответствия в самой природе. Только поэтому, надо полагать, между эволюционизмом и схоластикой существуют определенные расхождения в плане формы выражения и стиля, но при этом обнаруживается неожиданное сходство в характере обсуждаемых предметов, а равно и в плане познавательных задач.
Умозрительные построения схоластов были автономны от эмпирической реальности и в принципе не предусматривали опытной проверки. Схоласты оперировали отвлеченными принципами и сущностями, рассматривая свои идеальные конструкции в качестве высшего и универсального знания, имеющего в их глазах большую ценность, нежели выводы из непосредственных наблюдений того или иного фрагмента реальности. В этом, как мы знаем, и состоял конфликт между схоластикой и нарождающимся естествознанием. Схоластов не интересовало то, что можно видеть и наблюдать, их интересовало то, что можно мыслить. А мыслились как раз «принципы» и «сущности». Поэтому все рассуждения схоластов завязывались вокруг мыслимых, точнее - умопостигаемых форм. Они и были единственным предметом их обсуждений.
Существовал даже такой анекдот про Фому Аквинского и его учителя Альберта Великого. Фома Аквинский со своим учителем прогуливались по саду и спорили о том, есть ли у крота глаза. К их спору прислушался садовник и решил им помочь. Он (как типичный «эмпирик») предложил им найти крота и посмотреть, есть ли у того глаза или нет. Однако оба философа наотрез отказались от такой помощи. Они объяснили садовнику, что их интересует в принципе, есть ли принципиальные глаза у принципиального крота. Такой случай вполне мог иметь место в жизни и, скорее всего, он именно из жизни и взят. Великие схоласты действительно рассуждали о «принципиальных» вещах. И даже если рассуждали о кротах, то для них «крот» был именно идеей, и «существование глаз у крота» - тоже идея. Короче говоря, схоласты, рассуждая об идеях, могли при этом упоминать о таких натуральных вещах, как крот и его глаза. Следовательно, понятие «крот» и понятие «глаз», даже, несмотря на то, что они могут вызывать в сознании соответствующие чувственно-наглядные образы, в данном случае не будут иметь никакого отношения к реальным физическим объектам. Это, как и у Спенсера, всего лишь «символы мысли». С их помощью вполне возможно обсуждать то, что принадлежит только миру умопостигаемого. Именно так и обстояло дело в схоластике - отвлеченный разговор мог вестись с применением имен физических объектов.
Схоластам, конечно, не было никакой необходимости прибегать к чувственно наглядным образам, но это, как мы уже заметили, лишь отражало достаточно высокий уровень их философской культуры. Тем более их творчество приходилось на ту эпоху, когда «чувственное» не принималось как нечто самоценное. Поэтому физическое, материальное, осмысливалось через идеальное, духовное. Но к моменту зарождения эволюционной теории ситуация радикально изменилась. Физический мир мыслился уже как единственно возможный мир, существующий сам по себе. А потому неудивительно, что в условиях резкого снижения уровня философской культуры нечто отвлеченное и умопостигаемое пытались выразить через чувственно наглядное. Ламарк написал свою «Философию зоологии», где он изобразил несуществующих животных, находящихся в процессе трансформации, меняющих свой внешний вид благодаря «упражнению» органов. Это действительно была его «философия», и он выразил ее доступными и близкими ему, натуралисту, средствами. Но то же самое - с разной степенью успеха - делали все эволюционисты после него, не исключая, как мы видели, и Дарвина.
Подобная форма выражения сугубо философских идей, возможно, способна далеко увести от истины, однако она обладает несравненными социальными преимуществами. Читать трактаты Канта или Гегеля занятие весьма утомительное для неподготовленной аудитории. Но когда философские идеи преподносят с помощью увлекательных «картинок», это способно увлечь довольно широкую и даже совершенно неподготовленную аудиторию. Конечно, такие корифеи, как Дарвин, выдерживали строгий научный стиль, однако все дело в том, что их учение можно было без особого ущерба для содержания изобразить в чувственно-наглядной форме. Ни учение Гегеля, ни учение Канта нельзя изложить в «картинках», но теорию Дарвина можно. Что в итоге и произошло. Недаром Данилевский замечал, что «учение Дарвина было вполне учением демократическим»33. Отсюда, пожалуй, секрет победного шествия дарвинизма. Подобно мифологии, это учение свободно проникало в массовое сознание посредством увлекательных «картинок». Хотя на уровне академических обсуждений оно принимало уже более строгую форму научной теории. Здесь уже была совершенно бесплодная и скучнейшая схоластика.
Мы еще поговорим о бесплодности эволюционного учения именно в качестве научной теории. Сейчас же подробно коснемся того подлинного содержания, что скрывается за внешне обманчиво-наглядной формой. Итак, мы уже показали, что даже в средневековой схоластике именами физических объектов могли обозначать отвлеченные идеи. То же самое не в меньшей степени справедливо и для эволюционизма. Те терминологические обозначения, что якобы применяются в отношении неких физических объектов (животных или растений), на самом деле призваны выражать именно отвлеченные идеи вроде схоластических «сущностей».
Как мы увидим далее, в рамках эволюционистской проблематики такие своеобразные спекуляции напрашиваются сами собой. Они, по большому счету, совершенно неизбежны. Мы уже говорили о том, что у эволюционной теории нет того предмета, который можно было исследовать средствами естествознания. Соответственно, обсуждаемые эволюционистами вещи имеют такое же отношение к обозначаемым физическим объектам, какое имел упомянутый «крот» Фомы Аквинского к реально существующему кроту. И
