Проблема в том, что в системе доказательств эволюционистских взглядов порочный круг напрашивается сам собой, поскольку сама идея эволюционного развития выступает одновременно и в качестве тезиса, и в качестве аргумента (этот эпистемологический парадокс мы уже рассматривали выше). Поэтому когда идея эволюции используется в качестве аргумента применительно к конкретным случаям, это неизбежно ведет к «вывернутым» объяснениям, в которых не причина объясняет следствие, а следствие объясняет причину. Этой нелепости можно было бы избежать, не претендуй эволюционизм на статус научной теории. Ведь изначально идея эволюции (точнее - трансформизма) была своего рода догматическим положением, не требующим доказательств. То есть это была типично метафизическая идея, доставшаяся в «наследство» от оккультизма. Но, внедренная в сферу естествознания в качестве теоретического положения, она потребовала для себя эмпирических подтверждений. И одновременно с тем идея эволюции продолжала играть роль метафизического догмата, ссылка на который рассматривалась как исчерпывающее объяснение причин какого-либо явления. Эволюционисты полагали, что таким образом они избавятся от креационистского финализма - и тем самым дадут якобы «подлинно научное» истолкование природы.
Когда креационисты рассматривали строение живых организмов, они постоянно заостряли внимание на целесообразности такого строения. Рыба, например, была идеально устроена на жизни в воде, птица - для полета и т.д. Неизбежно напрашивался вопрос: откуда взялась эта целесообразность? Для креационистов ответ был очевиден - такое устройство живых существ замыслил сам Творец. Эволюционисты же хотели дать ответ, не привлекая идею Творца. Для них идеальное приспособление к условиям обитания выработалось «естественным» путем, в ходе длительного эволюционного развития. Вместо ответа на вопрос: «для чего организм так устроен?», эволюционисты попытались ответить, почему он так устроен. На их взгляд, такая постановка вопроса сама по себе делает финалистское объяснение ненужным. После выхода в свет книги Дарвина эволюционисты были уверены, что этот вопрос окончательно решен. Дарвин, полагали они, убедительным образом показал, каким образом, благодаря действию естественного отбора, живой организм приспосабливается к внешним условиям. Казалось бы, проблема была закрыта, дарвинское объяснение оказалось неоспоримым. Однако не будем спешить.
В действительности ссылка на эволюцию и механизм естественного отбора отнюдь не отменяет финалистской постановки вопроса и не дает никаких объяснений, приемлемых с научной точки зрения. Ведь переформулировка вопроса на самом деле здесь ничего не меняет, поскольку характер вопроса вытекает из самого содержания проблемы. А проблема, которую эволюционисты взялись решать «научным» способом, по сути своей есть проблема метафизическая. Ставя вопрос о причинах «приспособляемости», мы в любом случае пытаемся выяснить, почему тот ли иной организм устроен так, а не иначе. То есть мы затрагиваем здесь не формальные причины, исследуемые наукой, а именно причины целевые. Если бы мы касались только формальных причин, нам было бы достаточно ответить на вопрос «как?» - как устроено животное, как оно себя ведет, как оно взаимодействует с внешним миром и т.п. Здесь мы не выходим за рамки эмпирического опыта, а стало быть, и за рамки научного исследования. Именно этим и занимались все «нормальные» натуралисты, включая и тех, кто стоял на креационистских позициях. Но стоит нам задать вопрос: а почему животное является именно таким? - мы неизбежно начинаем искать целевую причину, ибо данное «почему?» по смыслу совершенно идентично вопросу «для чего?». Ведь если мы спрашиваем, почему, например, самолет имеет крылья, мы тем самым пытаемся выяснить, для какой цели предназначена данная машина. Почему у самолета крылья? Для того, чтобы он мог летать. Полет, в нашем случае, и есть цель создания этой машины. Применяя подобный вопрос к живым существам, мы тем самым нисколько не меняем его суть - «почему?» в таких случаях так и остается «для чего?».
Таким образом, эволюционисты совершили хитрую уловку: они просто изменили форму вопроса, сохранив его прежнее содержание. Посмотрим, что действительно скрывается за эволюционистским «почему?», когда нам дают объяснения причин так называемой «приспособляемости»? Излюбленный пример дарвинистов - идеальная согласованность между шмелем и теми растениями, которые шмель опыляет, собирая нектар. Пример взят у самого Дарвина. Тот по этому поводу писал: «Теперь представим себе, что сок или нектар начал выделяться внутри цветков некоторого количества растений какого-либо вида. Насекомые в поисках нектара будут осыпаться пыльцой и очень часто будут переносить ее с цветка на цветок. Таким путем произойдет скрещивание между цветками двух различающихся особей одного вида, а скрещивание, как вполне может быть доказано, способствует появлению более сильных сеянцев, которые, следовательно, будут иметь больше шансов на процветание и выживание»38.
Дарвин, как и его последователи, был уверен, что такое объяснение исключает креационистский финализм. Здесь как будто все происходило естественно: насекомое начинает потреблять случайно (!) появившийся нектар, не ведая, конечно, о благоприятных последствиях для самого растения. Все происходит якобы спонтанно. В итоге растение и насекомое все больше и больше приспосабливаются друг к другу, в результате чего и появляется та идеальная согласованность, которую мы ныне наблюдаем. Все выглядит гладко и вроде бы убедительно. Однако, где мы здесь видим научное объяснение? Растение лучше размножается, когда опыляется насекомым. Почему насекомое опыляет растение? Потому что питается нектаром. Откуда появился в растении нектар? Он появился потому, что «начал выделяться»? Типичная тавтология. Дарвин просто описал известную любому натуралисту ситуацию, представив один из элементов отношений между растением и насекомым, а именно выделение нектара, - в качестве естественной причины всего остального. У растения «начал выделяться» нектар; дальше появляется насекомое, потом опыление и как следствие - более сильные сеянцы, получившие «больше шансов на процветание и выживание». Дарвин предусмотрительно не ставит вопрос, почему вдруг у некоторых растений «начал выделяться» нектар? Не потому ли, скажем мы, что они выросли из «сильных сеянцев»?
В общем, знакомый порочный круг: солнце светит потому, что от него исходит свет. Птица появилась потому, что у нее появились перья и крылья; обезьяна стала человеком потому, что стала ходить на задних конечностях и овладела орудиями труда. Примеры можно продолжать до бесконечности. Ими пестрят все книги по эволюционной теории. Ими изобилует сочинение самого Дарвина. О его последователях говорить не приходится - они, в принципе, ни о чем другом не пишут, кроме
