Давайте посмотрим, почему многие из нас верят в эволюцию. Возьмем советский опыт как наиболее нам близкий и понятный. Уже с четвертого класса советскому школьнику на уроках природоведения давали первые представления об эволюционном развитии жизни на земле. Советская школа целенаправленно - в духе идей Просвещения - формировала так называемое «научное мировоззрение». И потому уже с четвертого класса закладывала в сознание детей соответствующие взгляды на мир. Школьник - в свои десять-одиннадцать лет - получал эволюционные идеи как некое «откровение»48. В таком возрасте от человека трудно ожидать какой-либо критической позиции. Тем более что в советских учебниках противоположные эволюционизму взгляды не излагались. О них только упоминали в уничижительно-ругательном контексте. То есть эволюционное учение преподносилось в качестве «передовой» и «подлинно научной» теории.
С пятого класса советский школьник получал уже более углубленные представления об эволюции. На уроках истории он узнавал о древнем обезьяноподобном предке современных людей, о питекантропах и неандертальцах, о первобытном человеке, изготовлявшем каменные орудия и одевавшемся в шкуры. Все это входило в стандартный курс по Древней истории. На уроках ботаники школьник узнавал об эволюции растений. В седьмом классе, на уроках зоологии, ему подробно излагали историю эволюционного развития животного мира. Там он и узнавал о кистеперых рыбах, однажды якобы вышедших на сушу, о пермских звероящерах и, конечно же, о динозаврах. Здесь же он получал сведения и о «предке» современных птиц - археоптериксе. К тому же классы изучаемых животных располагались в точном соответствии с эволюционной схемой - от «низших» инфузорий до «высших» приматов. И, наконец, в девятом и десятом классах на уроках по общей биологии знакомство с эволюционной теорией возобновлялось на более высоком, так сказать, уровне.
Кроме того, помимо школьных учебников, на сознание советского подростка обрушивался мощнейший шквал научно-популярной литературы, проводившей ту же мысль об эволюции. А кроме литературы - множество всевозможных теле- и радиопрограмм, красочных буклетов, открыток и т.д. Стоит ли удивляться, что сознание советского человека, изрядно обработанное со всех сторон, воспринимало эволюционное учение как непререкаемую истину, в которой было как-то нелепо сомневаться? Именно «нелепо». Любой выпад против идеи эволюции воспринимался как признак умопомрачения или, хуже того, «религиозного мракобесия».
А теперь посмотрим, что изменилось в наши дни. По существу - ничего. В школе так же преподают эволюционную теорию, а научно-популярной литературы на эту тему стало еще больше. Причем, существенно возрос технический уровень пропаганды эволюционизма. Свою лепту внесла высококачественная компьютерная графика. Если в советское времена в программе «В мире животных» вам просто показывали рисунок динозавра, то теперь телекомпания ВВС демонстрирует захватывающие сериалы об ископаемых монстрах и доисторических людях. Так создается своего рода «эффект реальности». На динозавров смотрят как на африканских слонов, полагая, что именно так все и было. Поэтому современный российский подросток или его европейский сверстник еще в большей степени свыкается с мыслью об эволюции, чем это было в случае с его родителями. Стоит ли говорить, что ему, чисто психологически, эмоционально, будет нелегко просто так расстаться со столь привычными представлениями?
Но ведь и современные ученые тоже были когда-то детьми и тоже подвергались соответствующим внушениям. Для них идея эволюции - такая же привычная истина, как для многих ученых позднего средневековья - идея Сотворения. Тем более что эволюционная теория, как было показано, никакого отношения к конкретным эмпирическим исследованиям не имеет. Именно в этом, подчеркнем еще раз, ее сила. Биолог, например, может исследовать живой организм, совершенно не думая о причинах его появления на Земле. Палеонтолог, восстанавливая скелет ископаемого, не озадачивает себя вопросом, «вымерло» ли это животное или же просто погибло в результате потопа. Он может верить в потоп или, наоборот, верить в эволюцию. Но эти вопросы его, как эмпирика, касаются в наименьшей степени. И если в школе и в университете ему внушили, что животные «вымирали», он вполне может придерживаться тех же взглядов, не утруждая себя глубокими размышлениями.
Эволюционная теория затрагивает мировоззренческие вопросы, которые наука может дополнительно подтвердить или без всякого умысла опровергнуть. Но эти вопросы никогда не ставятся в самой науке. И не ее задача подтверждать их или опровергать. Однако науку вполне можно использовать для этих целей - что эволюционная теория как раз и подтверждает на своем примере. Однако, используя науку в таком качестве, мы уже выступаем не с позиции профессионалов в той или иной области научного знания, а с позиции сознательных личностей, демонстрирующих как свое отношение к миру, так и свое отношение к истине. И здесь уже вступают в силу не профессиональные, а моральные оценки.
Мы понимаем, что нравственный облик человека не обязательно согласуется с его профессиональными достоинствами. Хороший хирург может быть добродетельным человеком, а может стать преступником. Но то же справедливо и в отношении ученых. Стремление к истине - это не профессиональное, а именно моральное качество. Мы часто путаем эти вещи. А потому считаем, что профессиональная репутация ученых сделает их поддержку эволюционизма более весомой. Мы забываем, во-первых, что и ученый может заблуждаться, а во-вторых, ему, как и простому обывателю, также присуще «чисто человеческое» отношение к тем идеям, что не оказывают никакого влияния на его профессиональную деятельность. Если он занимается биологией, то здесь он действует как профессионал, но если он решил вступиться за идею эволюции, он уже выступает просто как личность. Ибо для ученого, еще раз напомним, быть эволюционистом - это не профессия, это нравственный выбор.
Ламарк был хорошим натуралистом. Но он стал от имени научного естествознания утверждать такие вещи, которые даже современные эволюционисты считают чересчур наивными. Ламарку не нравилась теория Кювье. Он считал ее слишком христианской. Ламарк же был страстным поклонником Руссо, а, следовательно, противником «церковного мракобесия». И он решил, в ущерб научной объективности, совместить науку с модным
