- В моё время так было принято. Ковка, а затем резьба по горячему металлу, - ответил тот.
Отшельник начал обходить стены, ласково дотрагиваясь до рукоятей клинков.
- Вот здесь узнавал секреты ковки твой учитель, - сказал монах, останавливаясь посередине кузницы.
- Простите, сенсэй, - почтительно обратился к своему спасителю Иёри. - А можно взглянуть...
- Нет! - отшельник прервал вопрос на полуслове. - Я дал клятву, что ни один из этих клинков больше не увидит дневного света.
Иёри хотел спросить "Почему?", но сразу передумал.
- Вспомни мои имена, - тихо сказал монах.
- Не вижу, Не слышу, Не скажу, - перед глазами оружейника возник образ обезьяны, совсем недавно сидевшей у изголовья его постели.
- Верно, - старик упрямо вздёрнул подбородок. - Если ты хочешь приблизиться к совершенству - ищи свой Дао. Тебе следует подчиниться собственному внутреннему чутью, почувствовать скрытые от глаз напряжения железа и высвободить энергию стали. Ты должен ощутить тонкую грань соприкосновений испепеляющей силы огня и кристально чистого холода "живой" воды. И когда ты найдёшь свой собственный путь, ты станешь Мастером, а не подражателем и простым оружейником.
Иёри несколько мгновений обдумывал слова отшельника, а потом в отчаяние закричал:
- Но, где мне это делать? У меня нет кузницы, а Такеёдзу не успокоится, пока не убьёт меня.
- Забудь о самурае. Помни - не вижу, не слышу, не скажу1. Работай здесь, - монах обвёл рукой мастерскую. - Чёрного песка - полно в ручье. Я научу тебя делать настоящее железо. Уголь будешь жечь сам. Вон сколько леса вокруг.
Иёри упал на колени.
- Сенсэй, сенсэй, - бормотал он, не в состоянии подобрать слова благодарности.
1 Речь идёт о древнем восточном символе, культе - трёх обезьянах, одна из которых старательно закрывает лапами глаза, вторая - уши, а третья - рот. Значение символа. Для древних даосов чувства, вроде зрения или слуха, рассматривались в качестве преград на пути к просветлению, к достижению чистоты помыслов. А "не говорить" - значило, не пробуждать в себе и в окружающих зла.
Что было "до" стало забываться. "Вчера" отступило на задний план, а потом исчезло, растворившись в воздухе, протекло между пальцев в ручей, который бежал внизу, унося течением всё плохое в долины. Но прошлое, помимо воли Иёри, проникало в железо, выплавляемое оружейником и монахом. Оказавшись на наковальне, оно становилось настоящим. Выхваченное из огня, настоящее укладывалось под молот, вытягивалось в полосы, многократно разрубалось и складывалось вновь, чтобы пузырясь и сопротивляясь, оказаться под ударами времени и превратиться в будущее. Впрочем, и время перестало существовать. Оно проходило сквозь пальцы песком, который оружейник промывал в деревянном лотке, отсеивая ненужное, наносное. Иногда время представлялось ему стальным слоистым бруском, который, вытягиваясь в длинный слоистое "сырое" лезвие, из которого рождался острый и прочный клинок.
- Твой учитель перешёл грань между прошлым и будущим, - часто говорил монах. - Ты стоишь в одном бу от этой грани. Подчинись силе, ведущей тебя на Пути, и время не будет иметь для тебя никакого значения. Жизнь и смерть сольются в одно целое и останутся внутри твоих клинков. Даже через тысячу лет твоя просветлённая душа будет жить в этой стали.
Однажды, монах вошёл в кузницу и сел рядом с Иёри, который заканчивал полировку нового меча.
- Теперь ты понял, почему Мастер не ставил на своих клинках личные клейма? - спросил старик.
- Мастер знал, что каждый его меч имеет лицо.
- Правильно. Ты близок к тому, чтобы и твои клинки имели свои узнаваемые лица.
- А разве вот этот, - Иёри поднял лезвие вверх на вытянутых руках, - не имеет лица?
- А разве младенцы имеют лица? Нет. Вместо лиц у них мягкие подвижные маски, которым ещё только предстоит обрести твёрдые, узнаваемые черты? Согласен? Все дети похожи друг на друга. Линии губ бесформенны, мягкие овалы подбородков размыты, разрез глаз поменяется со временем, лбы станут уже или шире. Но ты - в шаге от того, чтобы черты твоих мечей стали резче. Джихада клинков - "кожа" уже приобретает неповторимый оттенок, и тебе станет не нужно клеймо вроде этого, - отшельник взял с полки над головой оружейника металлический стержень и выбросил его в открытое окно.
- Пусть лежит там, где лежит, - пробормотал старик. - Любой меч, имеющий лицо, будет оскорблён, если его заклеймить, словно жалкого раба. Ему всё равно, какой иероглиф выбит на хвостовике. Иёри, Яри, Яро. Любой меч, имеющий узнаваемый облик, достоин собственного имени. Если ты не знаешь - клан Тайра владел двумя фамильными мечами. Один из них был назван "Воронёнок", а второй, принадлежавший Садамори Тайра, звался "Нукэмару" или "Самообнажающийся". Сказать, почему?
Иёри кивнул.
- Нукэмару несколько ночей подряд сам выскакивал из ножен и убивал ядовитых змей, пытавшихся укусить спящего Садамори. Такие клинки ценятся превыше всего. В прошлом многие вожди кланов предпочитали отдавать врагам в заложники своих дочерей и наследников, чем лишаться драгоценных мечей. В каждом таком клинке есть частица жизни великого мастера, и каждый такой меч живёт собственной жизнью. Ладно, не буду больше мешать. Работай.
И оружейник работал. Не спеша, доводя себя до состояния, когда ему казалось, что собственное тело становится невесомым, что сознание отключено, что не он, а ками - покровители кузнецов переворачивают стальные полосы и подставляют их под удары молота. Иёри соединял свою жизненную силу с энергией трёх стихий: земли, огня и воды. Он творил и создавал неповторимый узор на "коже" клинков, состоящей из мелких многочисленных вкраплений, напоминающих зёрнышки проса. Линия хамона получала своеобразные рисунки. Оружейник видел в них, то линии гор, окружающих его убежище, то морские волны, набегающие на берег под напором северного ветра, то облака или сугробы снега, часто берущие в плен склоны пологих вершин вздымающихся неподалёку. При полировке эти узоры выделяла сияющая аура, вызывающая резь в глазах.
За всё время своего отшельничества Иёри успел сделать десять клинков с бронзовыми инкрустированными цубами, касирами и фути. Пять мечей покоились в деревянных сая, украшенных отлитыми из меди кодзири, а вход в устье ножен венчали овальные кольца - коигути. Но больше всего оружейник гордился пятью особо прочными и длинными тати для многолюдных и жестоких сражений в растянутом боевом строю…
Дни растягивались в недели, недели складывались в месяцы. Оружейник утратил чувство реальности. Всё закончилось однажды утром, когда Иёри возвращался от ручья,
