Мадлен была лишена всяческих иллюзий и жила безбедно с самого рождения. Никто не понимал, что же заставляло ее так рваться на улицу и общаться с беспризорниками Сиэтла. В городе было много ребят, которых привезли с товарной площади, но откуда их столько – было тайной, покрытой мраком.
Мадлен знала их всех, но отчего-то Теодор меньше всего запомнился ей. И именно он стал ее самым близким и лучшим другом. Она была следующей после Ханса, кто удостоился чести узнать о его великом страхе. Теодор был уверен, что кроме них двоих никто больше не поймет его.
Вендиго был слишком неуловим, и мало кто из живших в городе вообще о нем слышал. Для всех это был редкий миф, но Теодор прекрасно понимал, что простая легенда не способна нанести такие реальные повреждения. Он ходил семь лет с ноющей болью в ключице, пока последствия травмы потихоньку сошли на нет. Но даже Мадлен он не смог сразу рассказать, откуда он набрал столько болячек.
Спустя пять лет после их знакомства Теодор знал всех биологов и натуралистов Сиэтла. Еще через столько же лет он обходил все конференции, какие только проводило научное сообщество. Эйзер-старший решил купить маленький домик с таким же маленьким фермерским хозяйством неподалеку от товарной площади, и Теодор, уставший от аккуратно уложенных дорог и каменных домов, был несказанно рад сменившейся обстановке. Конференции канули в небытие, джазовая музыка, доносившаяся изо всех ресторанчиков, замолкла, а старые знакомые остались бегать по своим пыльным улицам. Ему только было жаль Мадлен. Он хотел, чтобы она ехала с ним, но они не были родственниками, чтобы вот так запросто жить в одном доме с слишком суровыми родителями. Теодору оставалось только ждать, когда ее дядя по обыкновению приедет на месяц на товарную площадь и привезет племянницу с собой. У него оставался только Ханс.
Впервые Теодор осознал, какой он эгоист, когда встретил непонимание и обиду со стороны Ханса. Как известно, если человек болен, он становится еще более обидчив против обыкновенного. Теодор даже не догадался познакомить своего нового друга с ним. Да и сама Мадлен, часто слышавшая из его уст рассказы о брате, говорила ему, что было бы неплохо это сделать. Ханс же больше раздражался по тому поводу, что Теодор попросту не делится с ним новостями, как это было раньше. Теодор был пристыжен, чувствовал себя крайне виноватым, но положение вещей так и не изменилось.
Дальнейшая его жизнь превратилась в поездку на высоких скоростях на поезде. События сменяли друг друга с поразительной скоростью, и Теодор быстро забывал о том, что с ним случалось. Он толком и не помнил, как складывались отношения Ханса и Мадлен, и не заметил, когда они сблизились. Он неделями пропадал в горах, в пустыне, в пещерах, и был совершенно отрезан от мира. Он совершенно отвык от жизни на улице, становясь все более зависим от новостей. Последовавшие разрывы со старыми друзьями были следствием его отрезанности от всего обыденного. Теодор все сильней проникал в дебри мифов, которые были неотъемлемой частью его детства и сформировали его мировоззрение, и все больше отдалялся от реального мира, в котором он физически обитал. Так исчезла из его жизни Мадлен, и Теодор толком не понял, почему это произошло. Со смертью Эйзера-старшего оборвалась еще одна ниточка, и Теодор в компании Ханса надолго исчез из Сиэтла, отправившись обратно в Калифорнийские пески на востоке штата.
Теодор не мог точно определить свой род занятий. Отчасти он стал тем самым натуралистом, каким мечтал быть в детстве, но в то же время он больше занимался раскопкой артефактов. Друзья вежливо представляли его археологом, но прозвище «охотника за ценностями», данное ему Хансом, больше прижилось. Чем он вызвал интерес газетчиков, Теодор так и не понял, но точно знал, что известность в научном сообществе получил благодаря Хансу, который там непосредственно работал. Частое упоминание Вендиго рядом с его фамилией окончательно закрепило за ним статус знаменитости. Так Теодор был вынужден вернуться в Сиэтл, ибо там он мог спрятаться от приезжих, которые наводнили товарную площадь после того, как она стала перевалочным пунктом в маленький калифорнийский городок. Отчего-то именно на площади его узнавали чаще, чем в Сиэтле. Истощение ресурсов для его работы заставило Теодора примкнуть к сообществу, что, впрочем, не внушало ему чувства обязанности присутствовать на заседаниях.
Нотариальная контора исчезла, как исчез и двойной кабинет председателей научного сообщества. По старой памяти члены сообщества часто приезжали в устроенный там бар, чтобы поностальгировать, и в итоге это стало некоей традицией. Через несколько лет почти всех председателей можно было встретить в этом баре. Здесь они собирались по поводам и без них, что-то праздновали, да и просто проводили свободное время. Теодору, приспособившемуся к городской жизни, уже не было в тягость приезжать туда.
В тот день почти все председатели собрались в баре, чтобы отпраздновать знаменательную дату. Теодор, конечно, знал, что это была за дата: он давно уже научился бороться со своим эгоизмом, сам добывал информацию и очень тесно был связан с сообществом. Нико Расмудсен не любил пышные торжества, но каким-то образом членам правления удалось уговорить его не отказываться от празднования. Обычные посетители были крайне недовольны: мало того, что бар был отобран у них на целый день и последующий вечер до самой полуночи, так и посидеть их не пускали. К тому же и журналистов не могло обойти стороной такое событие, в результате чего около бара к вечеру образовалась внушительная толпа, ловящая на входе прибывающих гостей и выглядывающая через щели в жалюзи, что же происходит внутри.
Теодор с большим раздражением отметил, какая туча облепила бар, и в ярких красках представлял себе, чего ему будет стоить прорыв к дверям. И как будто богом посланный, перед тем, как Теодор и Ханс вышли из машины, появился Стоун, мигом избавивший их двоих от мучений. Репортеры так и не успели рта раскрыть, как Теодор проплыл у них под носом в бар. На этом весь ажиотаж закончился.
Как бы ни работали вентиляторы под потолком, а в зале было довольно душно. Теодора это нисколько не заботило, ведь
