«РАССТРЕЛЯТЬ...»
После этого – занавес, аплодисменты, почёт и всеобщее уважение. Кэт учит свою комиссарскую роль и кривляется перед зеркалом в красной косынке...
Неплохо это у неё получается. Стала она какая-то новая, ещё красивее, а в папином кожаном пиджаке и длинной юбке – вообще восторг на восторге. Вот только оливковая «тройка» никак не уедет из моей несчастной головы, что бы я ни делал. Предложение сходить на концерт модной группы она восприняла вполне благосклонно:
«А чё, давай, давно я на концертах не была...»
Мой мир погрузился в трепетное ожидание на фоне повседневной суеты и осени за окнами. Во время репетиций я позволяю себе касаться её, даже брать за руки, за плечи, смотреть не мигая в нахальные серые глаза, а иногда делать разные замечания по существу и без. Красное число в календаре неумолимо приближается, Яра всё обнадёживает по поводу билетов и, наконец, выдаёт:
«Одиннадцатого, в шесть, в Апрелевке!»
«Почему – в Апрелевке???»
«Темнота ты замухрыжная, концерт-то подпольный. Короче, с тебя шестнадцать рэ - со скидкой.»
Означенная сумма меня радует настолько, что Яра удостаивается дружеского поцелуя, а потом долго пытается понять, что же это такое случилось. В обмен на деньги я получаю две обычных почтовых открытки, на одной стороне у которых хитро улыбающийся снеговик с носом-морковкой и яркая надпись «С Новым годом!», а на другой вместо адреса синеет странный штамп «Учебно-воспитательная часть».
«Значит, слушай: Апрелевка, Дворец культуры и спорта, в шесть часов. Ну и так, без особого трёпа...»
Продолжаем решать проблемы по мере их поступления: Кэт на Апрелевку после недолгого раздумья соглашается, хотя поначалу просто пожимает плечами – странная авантюра. Художественная самодеятельность приближается к своей кульминации: мы, наконец, выходим на сцену, Миха шпарит как по писаному:
«Идём из австрийского плена, прошли всю Польшу, Малороссию...»
А я ему ору, перебивая:
«Украину!»
И вообще веду себя хамски, постоянно в ходе пьесы унижаю своих матросиков – короче, существо исключительно гнусное. То и дело позволяю себе кричать :
«Ша, почему шум!»
И тут появляется ОНА... Зал рукоплещет, даже не дав начать диалог. Остальное действо происходит для меня как в тумане, Кэт вне конкуренции, а уж когда она своим ледяным голосом маленькой стервы произносит коронное «РАССТРЕЛЯТЬ...», сомнений не остаётся – это успех. На лице у Людмилы Кирилловны наворачивается слеза, мы выходим кланяться, я беру в свою руку такую знакомую и такую чужую ладонь Кэт, и наши души соединяются в порыве внезапного маленького счастья...
Проводив её до дома, пытаюсь поцеловать, но опять получаю не грубый, но однозначный отказ. Впрочем, в эту минуту мне кажется, что всё ещё впереди, и чахлая надежда снова не хочет покидать моё измученное сердце.
В смятении чувств проходят эти пять дней, включая военный парад и родителей дома, всякую дребедень по телевизору и удивительно мерзкую дождливую погоду. Мысли свёртываются в кокон, желания сжимаются в ноль, мозг пульсирует в ритме сердца...
Наконец, одиннадцатого днём мы с Кэт едем на допотопной ЭР-1-72, в которой странные фанерные сиденья затянуты дерматином, а ярко-зелёные стены раздражают уже в Матвеевском, не говоря об Очакове, Солнечной и далее по расписанию... Наши руки вместе, наши плечи вместе, мы едем на концерт неизвестной подпольной группы «Машина времени» в неизвестную нам Апрелевку. Мы разгадываем кроссворд в «Огоньке», мы смотрим в грязные окна, мы даже не думаем о том, насколько мы нужны друг другу...
Ближе к Апрелевке в электричке начинает наблюдаться массовое перемещение пассажиров в сторону последнего вагона, они идут потоком! Какая-то великовозрастная девица, вся в модной джинсе, машет рукой:
«Катюшка, привет!»
И в мою сторону:
«Молодёжь приобщаешь? Правильно...»
Кэт молча берёт меня за руку, и мы тут же сливаемся с толпой. От станции до дома культуры недалеко, и вся эта тысяча людей старается туда направиться исключительно прямым путём: прыгая с платформы на рельсы, передвигаясь по чавкающей ноябрьской грязи, спеша занять места получше, предвкушая запретный плод концерта полулегальных музыкантов. Поддавшись стадному чувству, мы двигаемся вслед за всеми, предъявляем на контроле свои новогодние открытки, и попадаем в донельзя забитое фойе. Зал пока закрыт, и наиболее ушлые уже сгрудились возле дверей, готовые к победному рывку в сторону первых рядов.
«Полезем давиться?»
Я прокладываю ей путь, словно ледокол среди полярных торосов, правда, некоторые из этих торосов и льдин готовы дать сдачу или, как минимум, послать куда подальше. В результате к моменту открытия дверей мы чудесным образом оказываемся рядом с ними, бежим вниз по проходу и занимаем шикарные места в четвёртом ряду. Зал заполняется в считанные минуты. На сцене громоздкие динамики, в глубине – крашенная масляной краской чёрная стена, и всё...
Группа выходит под рёв толпы. Это совсем молодые ребята, почти все маленького роста, до безобразия лохматые, одетые кое-как. Таких в любой городской подворотне найдёте без труда, да ещё и выбирать будете. Видавшие виды гитары выдают первые аккорды:
«Мы себе давали слово
Не сходить с пути прямого...»
Публика ревёт, все встают и начинают – кто подпевать, а кто пританцовывать в такт. Сидеть бесполезно – за их спинами не видно ничего, приходится встать самому и простоять так весь концерт. Могли бы и не бегать до четвёртого ряда, на двадцатом то же самое...
«Лица стёрты, краски тусклы...»
Опять крики и свист, но на сцене явно ужё тёртые парни, им хоть бы что: не сбиваются, даже никак не реагируют на шум из зала. Оглядываю помещение. В основном молодые лица, на большинстве мужских - как минимум, одобрение и интерес, на большинстве женских – обожание и восторг. Встречаюсь взглядом с Кэт, она шепчет:
«Здорово, да?»
А я ей в ответ про интерес и одобрение...
«Да ну тебя, дурень. Это ж самая модная группа!»
Концерт длится часа два, но пролетает как один миг. На бис опять идёт «Поворот», после чего Макаревич говорит в микрофон:
«Всем нашим зрителям – спасибо...»
И они уходят со сцены, не реагируя на аплодисменты, крики и свист донельзя разогретой публики. И публика медленно тянется прочь из зала на улицу, где снова капает гнусный мелкий должь, опять месит апрелевскую грязь, опять залезает на платформу, опять ждёт электричку. У нас нет выбора: входили первыми, уходить придётся последними. Поэтому электричку из Нары, которая забирает первую порцию зрителей, мы смиренно наблюдаем издалека. В итоге приходится довольствоваться местной апрелевской, но уходящей только через сорок минут. Всё это время мы с Кэт проводим прижавшись друг к другу в вагоне, в котором холодно и темно, зато полно народу.
Наконец, включается свет, и нетрезвая мужская компания, сидящая рядом, начинает цокать языком при виде очевидных прелестей Кэт, а
