«Сумочку постереги. Пожалуйста...»
У неё вид девочки-хулиганки, с удольствием нарушающей запреты родителей. За окном тянутся Толстопальцево, Переделкино... Из тамбура слышен её громкий смех и – реже - низкий мужской голос. Остальные трое молча откупоривают портвешок, употребляют по очереди из горла, предлагают мне. Я сначала отказываюсь, но на втором круге сдаюсь и потягиваю густую сладкую жидкость как бы в компенсацию за свои страдания. Наконец, приближается Сортировочная, а это значит, что надо заканчивать банкет любой ценой – как бы потом хуже не стало: четырём здоровым жеребцам на Киевском вокзале и далее я вряд ли смогу противостоять во всех возможных смыслах этого слова...
Мужикам говорю:
«Пока!»
Жмём друг другу руки. Вешаю сумку Кэт на плечо и решительно направляюсь в сторону тамбура, резко отдёргиваю в сторону дверь: они стоят и просто смотрят друг на друга, чужой мужчина и моя Кэт. Максимально бесцеремонно стараюсь взять её за руку:
«Приехали, выходим...»
«О, какой он у тебя! Прям, Отелла!»
Мужик явно смакует ситуацию... Пауза вскоре становится затяжной, но, наконец, двери открываются, и мы ступаем на мокрую от дождя платформу, освещённую подслеповатым неоновым фонарём.
Я даже не знаю, как на всё это реагировать. Кто я, кто она, кто они...
Наш путь лежит по шаткой деревянной лестнице вверх на Поклонную, затем по грязному в лужах асфальту, затем по дворам, где дует отвратительный холодный ветер, где собачники выходят выгуливать своих овчарок и фокстерьеров, а бездомные коты перебегают нам дорогу, устремляясь в тёплый вонючий подвал.
Рядом с её подъездом маячит какая-то тень, она то выходит на свет, то прячется за дверью, то вверх и вниз перемещается по ступенькам, неразличимая в своей таинственности:
«Кэт, смотри, какая тень!»
«Это не тень, это папа...»
Папа не заставляет себя ждать:
«Катерина! Где ты ходишь по ночам?»
И, не услышав ответа:
«Так, пила... курила...»
И в мою сторону:
«А это кто?»
А она, оправдываясь:
«Киса, одноклассник...»
« А что, Алексей не мог отвезти тебя на машине? Где он, кстати?»
Молчание, опять длинная пауза, а в итоге:
«Товарищ Киса, спасибо Вам за то, что сопроводили мою драгоценную дочь. Но уже поздно. Наверное, Вас тоже ждут родители.»
Выпроваживает профессионально: дипломат, Кэт говорила - в Нью-Йорке служил, в нашей миссии в ООН. Но более того, так и норовит захлопнуть дверь перед моим носом. В чём-то он прав, меня ждут, и пора двигаться к дому. Но теперь главным вопросом становится: а кто такой Алексей, и не тот ли это владелец оливковой «тройки», которому я обязан всеми своими треволнениями за последние месяцы?
Домой попадаю в полночь, слышу:
«И где опять ты был?»
Где-где? Снова музыку слушали...
Ночью Миха рассказывает мне о своих злоключениях в австрийском плену, Яра ловит на лету гнилые помидоры, Макаревич орёт про новый поворот, Алексей паркует на Кутузовском свои «Жигули», а комиссарша Кэт ставит на всём свою жирную точку:
«РАССТРЕЛЯТЬ...»
ОСКОЛОК 8. АГАТЫ РОССЫПЬЮ
Начальник экспедиции Виталий Витальевич Елизаров стоит на живописном берегу реки Енисей с топором в руках и обтёсывает кусок кедрового бревна, отдалённо напоминающий то ли волчью, то ли лисью морду.
В небе ни облачка, вверх по реке плывёт большой пассажирский теплоход, вниз – какая-то баржа с пиломатериалами, громко кричат чкайки, вдали виднеются окраинные дома одноэтажного скучного Енисейска. Деревянные скульптуры – его хобби, каждый год он привозит по пять-шесть штук, украшая их найденными агатами, опалами и яшмами.
Сегодня утром он получил из Москвы переводом шестьсот рублей для закупки продуктов, эти двенадцать новеньких хрустящих пятидесятирублёвок так и лежат в его нагрудном кармане, дожидаясь своей очереди. Он знает, что все знакомые геологи зовут его за глаза Болталычем и вполне справедливо считают алкашом. Он помнит, что сегодня вечером из Красноярска должен прилететь его зам и главный собутыльник Андрей Тобольский, широко известный в научной среде как Балабольский, и что неплохо было бы обмыть его приезд.
Хотя завтра прилетает новая группа студентов, которых тоже надо отправить куда-то на просторы горной тайги, простирающейся почти до самого Норильска. И с ними тоже не мешало бы наладить контакт, ибо ох как не сладко этим ребяткам будет в полях, да ещё и ввиду ранней осени, так и норовящей в этом году уже в который раз сменить короткое лето. В городе ещё не топятся печи, но без свитера по улице не пойдёшь, а уютная домашняя жизнь – вечный удел местного населения, к которому интеллигентный Болталыч относится со снисходительной иронией.
Балабольский появляется внезапно, бросая на лавку свой маленький пионерский рюкзачок, в котором сдержанно позвякивает какое-то бутылочное стекло:
«Здоров будешь, боярин...»
«И тебе не хворать» - отвечает Болталыч, ухмыляясь в свои пышные, давно не чёсанные усы. Одеть рясу, дать в руки кадило или икону, и из него получился бы шикарный сибирский батюшка. Но Болталыч к религии равнодушен, в церковь не ходит, лишь иногда мысленно просит:
«Господи, дай мне силы...»
В свои почти пятьдесят он бодр и лёгок на подъём, но его работа не волк, и в тайгу не очень-то стремится. То ли дело маленькие радости каждого дня:
«Дрюнь, тут посидим или в ресторацию?»
Экспедиционная изба – обычный деревенский сруб, где можно и ночевать, и закусывать, и перебирать образцы пород, и отрисовывать контуры на картах, и даже рассматривать аэроснимки. Здешние шкафы забиты рулонами кроков, полевыми дневниками, камнями в тряпичных мешочках и ещё всяким хламом, давно ожидающим научной систематизации. В сарае кирки и лопаты, вонючие сырые палатки и спальники, костюмы-энцефалитки и болотные сапоги. Надо бы новичкам завтра выдать, чтобы без дырок и гнилья...
«Да тут... Картоха есть? Нажарим, рыбку задерём...»
Вяленый хариус занимает своё место на столе между стопками, луковыми перьями и крупно нарезанной буханкой серого хлеба. С потолка свисает голый патрон с лампочкой, другого света в комнате нет. Первая «Русская» опорожняется по целому стакану напополам с последующим занюхиванием, вторая – по чуть-чуть с причмокиванием и причавкиванием:
«Канскую брал?»
«Не было канской, красноярская»
«Не, ну говорил же, что красноярская – сивуха, травиться только...»
«Не сцы, доцент, не отрависси...»
«Ну чё, петрограф хренов, куда студентиков будем рассовывать?» - смакуя каждое слово, выдаёт Болталыч.
«А их сколько единиц?»
«Должно быть шесть.»
«Ну тогда ясно: двоих на Сухой Пит, двоих на Чёрную, двоих продадим красноярцам – Каплуну или Гершензону.»
«Вот только не Гершензону! Помнишь, как в прошлом году с ним грызлись... Себе на уме дядя, впрочем как и все они, «французы»...»
«Значит, с Каплуном будем обговаривать... С хохлом как-то проще. Только с него хрен налом получишь, то на два часа вертолёт даёт, то ещё муру всякую – нивелир предлагал. А
