«Тёшку в засолку, спинки на щас, башку, хвост, плавники - на юшку.»
Но Ли и так знает, что куда. Через десять минут сочные куски уже помещаются в лоно печи, мы с Галкой чистим картошку, желудок уже выделил первый литр сока, нетерпеливо ждёт кульминации. Безрукова достаёт из буфета поллитровку с мутным первачом, гранёные стопки и... солёные грибы.
«А огурчика какого не найдётся?...» - робко интересуюсь я.
«Не растут у нас тут огурчики. Капусту магазинскую будешь? Я её брусникой облагородила...»
«Конечно!»
Стол сказочен, он зовёт и создаёт миражи вкуса.
«Ну, за встречу!»
Самогон ударяет прямо в мозг, здорово отвыкший от алкоголя, жирный таймень и сытная картошка плавно соединяются друг с другом в нереальном танце любви, а брусничная капуста дразнит уже засыпающий аппетит. Стопки на три меня ещё хватает, а потом я падаю в изнеможении на ближайший топчан, где уже лежит крошка Ли. Баракова вынуждена отрабатывать за всех: им с хозяйкой обеим по тридцатнику, по разводу, по бездетности... Но рано или поздно и она уступает сну. Угли в печке светят алым, а на дворе идёт неожиданный снег...
Утром вокруг всё бело, снег пока не лёг, он тает, создавая под ногами гадкую жирную грязь. Расцеловавшись на прощанье с Безруковой, мы идём в милицию, где местный участковый лейтенант долго вчитывается в нашу телефонограмму:
«Пока к нам никто из прокуратуры не приезжал. Ждите. Можно тут. Хотите – камеру вам открою.»
«Нет, спасибо, мы как-нибудь здесь...»
Казённое учреждение крашено отвратительной зелёной краской с кривыми горизонтальными полосками коричневого цвета, по потолку ползают мухи, которые почему-то не отваживаются спуститься на уровень лейтенантского стола и наших деревянных лавок. Милиция всё-таки...
Мартынова открывает дверь мощным движением, резко входит в помещение и практически сразу заполняет его. Она крупная, громкая, резкая:
«Кто Баракова? Приготовьте документы. Присаживайтесь вот сюда, вещи оставьте. Остальные идут пока погулять. Лейтенант, чайком угостишь?»
Мы с Ли усаживаемся на крыльцо в бестолковом ожидании. Галку допрашивают долго, часа два, после чего лейтенант выходит и орёт:
«Лисицына Анна!»
А я-то думал, она и вправду Ли... На неё им хватает получаса, следом захожу я. Девки сидят в углу, их лица демонстративно спокойны.
«Ваша должность?»
«Разнорабочий.»
«Студент? Напишите вот здесь полное название учебного заведения, курс, факультет.»
Рука совершенно отвыкла писать, слушается плохо.
«Что можете сообщить о деятельности начальника экспедиции Елизарова?»
«Ничего, видел его всего два раза: когда устраивался в экспедицию в Москве и когда прилетел в составе группы в Енисейск.»
«Что он делал, когда вы прибыли в Енисейск?»
«Выдавал снаряжение, давал инструкции, потом отправил на вертолёте в тайгу...»
«Распишись вот тут.»
«Значит так, всех вас касается: сейчас едем в Енисейск, несколько дней поживёте на базе экспедиции. Елизаров и Тобольский задержаны – растрата. Хотя на Тобольского у нас мало чего есть, наверное, выпустим. Сейчас доставим всех остальных из отряда Приходько, допросим, пересчитаем инвентарь и будем пытаться отправить вас по домам. Хотя это и не просто. Собирайтесь, поехали.»
Убогий рейсовый КаВЗ, переваливаясь на рытвинах, почти в полночь доставляет нас в райцентр. Мартынова всю дорогу спит, противно открыв свой рот, но главное в том, что, кажется, вся эта эпопея близится к концу. База опечатана, но у прокурорши ключ, и мы сразу устраиваемся на ночлег, не тратя времени на всякие чаепития: память о вчерашнем ужине ещё жива. Эх, Безрукова...
А на следующий день сижу я в полном одиночестве в парилке городской бани, лениво лью на каменку кислое местное пиво и вдыхаю неповторимый злаковый аромат. Тело отдыхает, голова пуста, и только заботливый банщик то и дело заглядывает в парилку проверить пар. После погружения в ледяную купель, гордо именуемую бассейном, и после нескольких процедур мытья из шаек и под душем я, наконец, усаживаюсь на колченогий продавленный диван, напялив на себя накрахмаленную простыню.
«С тайги?»
«Ага...»
«У нас тут осенью много таких, как ты. То геолог, то охотник, то ещё кто...»
«Слушай, дядя, а что тут вообще за последние два месяца происходило? Олимпиада в Москве кончилась?»
«Ясно, кончилась...»
И, подумав:
«Высоцкий умер.»
И ещё через минуту:
«Джо Дассен умер...»
Нам с Ли выпадает лететь в Москву самыми первыми. Мы ещё не знаем, что посланный спецрейсом вертолёт не сможет забрать с болота весь приходькин отряд, и Дымарь с мужиками пойдут пешком, повторяя наш путь, только уже по снегу и хрупкому речному льду. И что Пасечник, поскользнувшись на склоне, сломает ногу, и они его потащат на носилках, а, выйдя на Енисей, почти сутки будут искать возможность переправы. Что Баракову и Приходько промаринуют на допросах почти месяц, что Тобольского выпустят буквально назавтра и заставят искать деньги, чтобы покрыть недостачу, а он опять запьёт и таким образом обеспечит себе реальный срок...
Обо всём этом мне расскажет Кирюха за кружкой «Жигулёвского» на кухне своей московской квартиры, и мы с ним будем слушать Высоцкого и странного американского француза Джо, который так нравился советским девушкам.
А пока мы с якутской красавицей Анькой Лисицыной усаживаемся в самолёт, и одна стюардесса говорит другой:
«Смотри, какая у нас сегодня красивая пара...»
А я пытаюсь читать сначала необъятную «Литературную газету», а потом солидную «Науку и жизнь», а во время посадки в Омске угощаю Ли чебуреками с непонятно какой начинкой, и мы смеёмся, вспоминая нашу геологическую диету.
Но потом наступает тоска. Она исходит из стеклянного иллюминатора, и имя ей – ТАЙГА. Она бескрайна, от горизонта до горизонта. Она опасна и тяжела, как рюкзак с каменными образцами. Она – на всю жизнь.
ОСКОЛОК 9. ХРУСТАЛЬ ИЗ СЕРВАНТА
И всё-таки шестьдесят четвёртый удивительно хорош! Прыгаешь, к примеру, у кинотеатра «Старт» в какой-нибудь пустой, но тёплый 82-87, садишься у окна – как король, а он тебя то по Усачёвке прокатит, то Новодевичий продемонстрирует, то по Пироговской помчит, словно издеваясь над троллейбусом, тормозящим перед парковыми стрелками... Тесноватая Плющиха, Неопалимовский и вдруг – простор Садового кольца... И высотные здания, и дом Жолтовского на Смоленской, и даже вражье посольство на Чайковского – только гляди на эту архитектуру и наслаждайся моментом. А тут – раз – и разворот к зоопарку, и плавное течение Пресни, и дальше к Беговой, и Хорошёвское шоссе, и Новопесчаная... И всё заканчивается на круглой площади, словно затерявшейся среди огромных лип и жилых многоэтажек...
И в окнах автобуса, где царствует узорчатый мороз, я почему-то снова и снова вижу её: вот она спускается в подземный переход, вот кутается в свой лисий воротник и идёт мимо, вот выходит из книжного магазина, вот читает городскую киноафишу, вот заходит в наш автобус и садится рядом... Но нет, это какая-то другая... Чужая...
