Её хочется убить, изгнать, забыть. Она не нужна.
Но она этого не знает. Этого не знает никто: ни добрый Яра, помогший с билетами на апрелевский концерт, ни мои родители, считающие, что у ребёнка переходный возраст, но пока всё в разумных рамках... Разве что неплохо было бы подготовиться получше по математике. И они легко кооперируются с яриными родителями, и теперь два раза в неделю мы ездим на Песчаную площадь к репетитору. Яра от этого и пыхтит, и стонет: с математикой у него совсем швах. А я-то знаю: это не в математике дело, это в Кэт дело, это слабенькое средство, чтобы забыть её. Так, гомеопатия...
И наш Арон Моисеевич пичкает нас задачками из учебника Сканави, а мне почему-то представляется, что Сканави средневековый итальянец, какой-нибудь Джузеппе Сканави, и что он подобно старику Магидсону усердно работает в своей келье, карябая толстый бумажный лист очиненным птичьим пером. Пока мы с Ярой выполняем задания, Арон Моисеевич становится возле окна и не отрываясь смотрит на дворовые сценки: выгул собачек, выбивание ковров, сплетни на скамейке, парковку «Волг» и «Жигулей», подметание тротуаров.
Но сегодня у Яры катастрофа: у него потекла ручка, которую он любит крутить, грызть и ронять на пол. Она просто не выдержала и вылила на только что записанное квадратное уравнение яркие синие чернила, как бедная пойманная каракатица плюётся будущим соусом, чтобы какой-нибудь Джузеппе Сканави смог смаковать свой изысканный ужин.
А Арон Моисеевич, увидев всё это, снова поворачивается к окну и изрекает:
«Всякое уравнение может быть решено с помощью кляксы...»
И через минуту:
«Ярослав, я Вас попрошу в следующий раз приходить ко мне с шариковой ручкой – моя жена стирать, конечно, умеет, но совсем не любит...»
При этом она сама уже услышала этот шум и с любопытством пытается заглянуть в нашу комнату.
Яра красен от стыда, уравнение решаем вместе в напряжённой тишине. Попрощавшись и выйдя на улицу, вдыхаем тёплого весеннего воздуха:
«Чего это он? Уравнение. С помощью кляксы.»
«Да нашёл о чём переживать. Пойдём лучше пивка заглотим... По фунту...»
На улице Куусинена я давно знаю стандартный автоматический пивняк, где 454 грамма «Жигулёвского» можно поиметь за двадцатикопеечную монету, а у тётки в разменной кассе можно ещё купить сушки с крупной солью по копейке за штутку – гуляй, рванина от рубля и выше! Сейчас в заведении всего с десяток посетителей – раздолье, а ведь бывает и так, что встать негде и кружек на всех не хватает. Берём по грязной кружке со стола, моем в специальной мойке-душе, ставим под кран автомата и опускаем монетки. О, этот миг! Что тебе нальют, тебе неведомо, в лучшем случае ты видишь, что пьют другие. Но ведь у них в кружках и стаканах может быть и ёрш, и портвейн, и ещё черт знает что.
А тут ты наблюдаешь рождение маленького счастья: тёмно-жёлтая прозрачная жидкость лениво наливается в твою персональную тару, сама закрывается сверху плотной пеной, а когда ты дожидаешься последней капли и берёшь кружку в руку, ты начинаешь чувствовать, что она – холодная, не ледяная, а именно ХО-ЛОД-НА-Я, и ты балуешь свои губы этой прохладой и этим вкусом.
«Бадаевское» - констатирую я, поскольку способен отличить продукцию всех московских заводов, благо, что их всего четыре.
«Один хер» - отвечает всеядный Яра и засасывает почти всю первую кружку разом.
Далее следует его довольное кряканье и скромная отрыжка.
«Я тут слыхал, что Люде Кирилловне опять приспичило концерт забубенить – к Девятому мая. Только на этот раз я требую роль со словами!»
«А мне она пока ничего не говорила...»
«Скажет. И пассию твою ещё задействует – оченно ей «Оптимистическая» понравилась.»
«Какая она мне пассия – слёзы одни...»
«А что, тогда в Апрелевке – не удалось дожать?»
И пока я рассказываю другу Яре о том, что было в Апрелевке и после, к нам приближается огромная тётка с грязной тряпкой и затевает уборку на столе.
«Ну, сосунки, нашвыряли тут. Вот лучше живность нашу покормите...»
Её жест направлен в ближайший угол, где стоит маленькое чайное блюдце. Догадливый Яра наливает туда немного пива.
«Кот?» - спрашиваем мы почти хором.
«Увидишь...» - отвечает тётка, медленно направляясь к соседям.
Через минуту возле блюдца появляется большая коричневая мышь, которая начинает жадно лакать налитое Ярой угощение. Чуть позже к ней присоединяется мышь поменьше. Насытившись, животные, еле волоча свои короткие лапки, уползают восвояси.
«Занавес. Шоу мышей-алкашей закончено...»
Яра изображает аплодисменты.
«Ну чё, ещё по фунтику?»
Фунтики мечутся один за другим, потом мы, почти как мыши, вываливаемся из пивной, справляем малую нужду за гаражами, и в результате - включённые в наших головах автопилоты безошибочно развозят нас по домам. Дальше нас ждут последние в жизни весенние каникулы, по улицам даже ночью текут ручьи, луна светит как сумасшедшая. Похоже, это тепло надолго... Вот только бессоница не покидает меня, снова и снова возвращая то в цветущие Черёмушки, то в холодную Апрелевку...
Что делать?
В понедельник сплю без будильника. Родители уходят на работу, на кухне урчит наш старый холодильник «ЗИЛ», других звуков нет – весь мир находится далеко от меня, где-то за стенами, за крышей, за стёклами...
Телефон... Он назойлив и совсем не вовремя.
«Катя у вас?» - спрашивает женский голос.
Что за Катя? – судорожно пытаюсь вспомнить. Ах, да... Это Кузина-мамаша свою разыскивает. Кузя – она и в Африке, она и с первого класса Кузя, а то, что она – Катя, все уже и позабыли вовсе.
«Нет» - не успев удивиться, отвечаю я и слышу встречное:
«Извините...»
Телефонная трубка уложена обратно, подушка поправлена, но я опять слышу звонок: на этот раз в дверь. Открываю – Кузина собственной персоной. Таких рыжих волос ярчайшего медного оттенка я не видел ни у кого. И зелёных глаз тоже. Она сегодня какая-то вся сосредоточенная, нервная, шагает через порог, не спрашивая, легко снимает плащ. Подходит ко мне вплотную, и я чувствую, как её нога медленно проникает между моих ног, слегка приподнимаясь. Электрический ток поражает меня. Я внимательно смотрю ей в лицо, и её розовые губы произносят чёткое:
«Я пришла...»
«Тебя мама разыскивает...»
«А... ладно...» - она машет рукой куда-то в пространство прихожей, а губы, только что сказавшие «Я ПРИШЛА», соприкасаются с моими. Это соприкосновение – вопрос, он нежен, лёгок, мимолётен, почти ни о чём. Но мой ответ прям и почти груб. Мы сливаемся в едином поцелуе, и уже ничто не может нас остановить.
Жадный хищник смакует хрупкую жертву: одежда сброшена на пол, её белое, почти восковое тело с округлыми бёдрами и маленькой упругой грудью находится в
