Видя наши ухищрения, Тарасыч предрекает:
«На этом, полковник, вы много не заработаете...»
Посмотрим, попытка – не пытка.
Апофеозом всего этого становится «коллективное» посещение выставки экзотических птичек в удалённом районе Прага-9, куда мы с Кирюхой попадаем довольно случайно в поисках домашней пивоварни, разрекламированной нам Тарасычем. Выставка представляет из себя несколько больших тесных клеток с десятками разных птичек в фойе какого-то местного дома культуры. Билеты тут для проформы, и, заплатив за вход, мы спокойно становимся обладателями десятка «вступинок», раскиданных по всему залу.
Получив отчёт, Рихард интересуется:
«Цо видели?»
«О! Представляешь – у входа на ветке сидит колибри, вот такой...»
И мы растягиваем руки в сторону, словно заядлые рыбаки. А он согласно качает головой:
«Птацтва - много?»
«Сотни: попугаи, петухи, пингвины...»
Сто крон – сумма хорошая. На сытный ужин у Флека с тёмным пивом по рецепту тринадцатого века хватит...
Окна нашей общаги выходят на трамвайное депо. Там половина путей занята неработающими вагонами допотопного вида - Татра Т1 и Т2, причём во вполне приличном состоянии. Зачем это? Транспорт в Праге работает как часы: все трамваи и автобусы ходят по расписанию, в том числе и по ночам, нарушение расписания – это чрезвычайное происшествие. Метро вполне советское, с мытищинскими вагонами в специальном экспортном исполнении, станции облицованы по большей части алюминиевыми штампованными плитами разного оттенка.
В общем, это почти знакомая городская среда, если бы не то, что мы видим за окнами. А за окнами – то живое средневековье, то яркий девятнадцатый, то серый двадцатый век. То барокко, то модерн. Что-то похожее можно увидеть и в Риге, и в Питере, но всё равно Прага вне конкуренции. Наши ноги постоянно ноют от этих булыжников и брусчатки, от улиц типа Увоза, по которым либо спускаешься бегом, либо поднимаешься, сбив дыхалку, словно на спринте. Наши башмаки вобрали пыль окраин и влагу редких летних ливней, которые всегда застают врасплох, а зонты – совершенно не в нашем стиле.
Но время неумолимо, и тридцать первого августа Тарасыч устраивает прощальный пир, который чехи называют ЖРАНИЦЕЙ, а лояльный Рихард любезно предоставляет пустую аудиторию, взяв с нас обещание не шуметь и не ломать стулья.
Внешне всё выглядит поначалу весьма пристойным: белая бумажная скатерть, тарелки и рюмки, салфетки, вилки и даже ножи. Но когда Тарасыч делает Йозефу знак, а тот вносит коробку с чешским двухзвёздочным коньяком, внутренний голос начинает шептать, что ничего хорошего из этого не выйдет. Тост за наши страны, тост за университеты, тост за дружбу, тост за нас, тост за гостей, тост за хозяев...
Кирюха вырубается первым, засыпая, прислонившись к стене, и мерно посапывает в такт радио, которое Тарасыч велел включитиь, чтобы мы не теряли ориентацию в пространстве и времени. Иванова жалуется Эмме Петровне, что сломала в этой Праге все свои каблуки, Рихард обнимает спинку стула, чтобы не упасть в блюдо с уже остывшими жирными шпикачками, Йозеф наливает очередную, Тарасыч по обыкновению пускает табачные кольца под потолок, где болтается шикарная люстра богемского хрусталя. Я оглядываю поле боя прищурившись, потому что мои глаза дают какую-то нерезкую картинку. Видя это, шеф делает вывод:
«На посошок и в койки!»
Доза проглатывается залпом и начинает согревать горло, а мы с Йозефом берём кирюхино тело под руки и пытаемся вести по коридору. Тяжёлый, зараза! Как мы в общагу-то с ним потащимся? А сам он только мычит и пытается присесть или прилечь – вертикальное положение ему явно не наравится. Все остальные как-то резко испаряются, и мы остаёмся наедине со своей бедой:
«Да стой ты, твою мать!»
«Какой мать...» - бубнит он себе под нос и падает на пол, пытаясь потом сесть на корточки.
На улице прохладно, и это немного приводит его в чувство.
«Кириль, ку-ку...» - пытается с ним заигрывать Йозеф.
«У-у...» - отвечает этот полутруп, ещё недавно бывший нормальным человеком.
«Посчитай, сколько тут машин...» - показываю я на пустой переулок.
«Ч-ч-четырнадцать» - сразу отвечает он, но как-то заинтересованно и с оптимизмом.
Вот ведь психология – величайшая лженаука!
И Йозеф его спрашивает:
«Кириль, на каком трамвае нам ехать?»
«На тридцать первом...»
Ну! Видать, не всё потеряно. Вот только, судя по расписанию, последний уже ушёл, а первый будет только в пять утра. Получается, что придётся тащить это чудо через Увоз, а это та ещё физкультура...
На Увозе нам встречается пьяная компания молодых немцев, громко орущих какую-то незнакомую нам песню, а потом одинокий синячок, вышедший из ближайшего кабака справить малую нужду прямо на булыжную мостовую, и все они относятся к нам с полным пониманием и качают головами:
«Бир-брюдер!»
Но проходят томительные часы, пока мы, наконец, дотаскиваем тело до Ветрнику, поднимаем его на этаж и кидаем на койку. Сон наваливается на меня внезапно, не дав даже снять потную одежду. Он туп и неинтересен, пуст и долог...
Я просыпаюсь от шума за окном и выхожу на балкон. Солнце только встало из-за горизонта, но в депо начинается какая-то новая жизнь: в каждый старый вагон садится вожатый, и они в одночасье выезжают на линию. Территория депо внезапно пустеет, а город наполняется всем этим трамвайным старьём, совершенно меняя уже привычный для нас антураж.
«Сегодня первое сентября» - напоминает проснувшийся Йозеф – «сезон отпусков кончился...»
И то правда: хорошего понемножку.
А похмельный Кирюха рвётся собирать чемодан, хотя уезжать нам только вечером, и наконец выдаёт:
«Я еду в Брно жениться!»
Тут без Тарасыча не обойтись, и он внимательно выслушивает наши с Йозефом опасения, а, войдя в нашу комнату, командует:
«Встать, смирно! Курсант, получите предписание: явиться первого сентября в девятнадцать десять к десятому вагону поезда Прага-Москва. Сейчас – самоподготовка, написать черновик отчёта по практике. Вопросы есть?»
«Нет...»
«Выполняйте!»
Вот несчастье-то! Так бы погуляли, поспали... А тут ещё какую-то бумагу писать. Впрочем, Тарасыч забывает про отчёт сразу после выхода из комнаты, а мы решаемся внаглую его продинамить, и все остаются при своём.
Йозеф с Рихардом провожают нас у вагона, мы обнимаемся как родные, а когда мы минуем Чоп, откупориваем бутылку местного кальвадоса:
«С возвращением на Родину. В гостях хорошо, а дома лучше.»
Но до Москвы ещё далеко, а усталость и лень достигли предела, мы валяемся на полках и думаем о своём.
Львов, Киев, Брянск...
Я пытаюсь читать газеты, разгадываю кроссворды, жую купленные на
