И как-то не сразу, но ярко и остро я вспоминаю, как давно я не видел ту, что называла меня своим мужчиной, сколько дней, недель и месяцев я жил без неё. И как мне хочется, чтобы зажглись эти два изумруда в рыжей оправе. И как было бы здорово вспомнить нежность её губ. И как мало для этого надо – всего лишь накрутить на диск телефона хорошо знакомые семь цифр и сказать:
«Здравствуй, Амазонка...»
ОСКОЛОК 13. ИЗУМРУДЫ В ОПРАВЕ
«Здравствуй, Амазонка...»
Рука испытывает явный дискомфорт от дрожи, сжимая холодную казённую трубку, а ухо готово выслушать всё, даже самое горькое и неприятное.
«Здравствуй, редкий гость... Ты вернулся?»
«Вечерним поездом из Праги...»
«Ну, не томи, переходи к сути.»
«Увидимся?»
«Отказать не могу. Заходи, если рядом...»
«В автомате на углу.»
«Я почему-то так и подумала...»
На склоне набережной нахожу пять диких ромашек, заворачиваю в липовые листья – натюрморт...
Она отвечает на звонок не сразу, словно давая сигнал: подумай, как взглянешь, что скажешь, что сделаешь. Но вот в прихожей слышатся лёгкие шаги... Она стала ещё прекраснее: изумруды уже горят, рыжие локоны в беспорядке разбросаны по плечам. Я стою столбом, не в силах пошевелиться, а она смеётся:
«Молодой человек, помнится, раньше Вы были смелее... и понятливее...»
Наш поцелуй длится вечность. Это не робкий опыт мальчика. Это не привычка заядлого циника. Это мы – МУЖЧИНА и ЖЕНЩИНА...
И мы уже не можем разменять наши объятья на мелкие шажки по ковру, и падаем на него, скидывая одежду, и я опять узнаю её, столь неведомую и столь непонятную, что заряд электричества пронзает мой позвоночник насквозь. Это не боль, это какое-то новое чувство. И, заглядывая ей в глаза, я вижу отблеск этого заряда, как будто мы два оголённых провода, притягивающиеся словно вечные плюс и минус...
А потом к нам приходит ощущение тепла. И дело не в клетчатом шерстяном пледе, а в импульсе, идущем изнутри:
«Ты моя женщина?»
«А ты сомневался?»
«Прости...»
«За что? Я же тебя в стойло не ставила...»
На кухне закипает цветастый чайник, в сковородке жарится картошка, а копчёная скумбрия уже нарезана на куски. Ромашки давно стоят в вазе на подоконнике. Она возится с тарелками и чашками, а я неотрывно наблюдаю за этим, смакуя линии её утончённой фигуры.
«Можно не так настойчиво, а то я стесняюсь...»
Она улыбается, она садится мне на колени, и всё начинается сначала. Картошка подгорает, чайник надрывается от свиста, но это не важно. Важно лишь то, что мы опять вместе...
Её комната полна разноцветных тряпок: на раму натянут какой-то старинный холст в мелкую дырочку, позле швейной машинки в беспорядке накиданы лоскутки, клубки и катушки ниток. На стене тончайшая вышивка – куськин автопортрет. Смотрю, не отрываясь:
«Здорово!»
«Мне тоже нравится. Правда, мучилась долго-долго. Бросала, рвала, резала... Но потом сказала себе – смирно, ни дня без строчки... То есть без стежка...»
И тут я замечаю на её старинном громоздком комоде небольшую фотографию в рамочке. На ней её мамаша, старая амазонка, она сама и какой-то мужик. Он обнимает её! Все загорелые, довольные...
«А это что за счастье в графике?»
«Ну, скорее, в живописи. Или в фото-графике...»
«Кто он?»
«Кто-кто? Мужчина...»
«А ты говорила, что мужчина это я...»
«Нет, я говорила, что ты – МОЙ МУЖЧИНА. А это – ПРОСТО МУЖЧИНА... Ну не могу же я годами рыдать Ярославной у окна, пока ты там - по своим прагам да по тайге...»
Давние навыки безнадёжной ревности проявляются вновь: мне уже хочется убивать этого загорелого курортного кобелька, да не просто убивать – размазывать его по стенке в виде жёсткого кровавого граффити. А для начала – видеть его молящие глаза, слышать унизительный шёпот, повелевать ему встать на колени...
«Ау, ты где?» - тихо спрашивает она.
Чувство реальности возвращается не сразу, словно было в отъезде:
«Есть предложение: я не просто твой мужчина, я – твой ПЕРВЫЙ МУЖЧИНА.»
И, как свидетельство этого, я предъявляю ей заметный шрам на своей левой руке...
«Идея мне нравится. Договорились. Неужели ты теперь понял, что такое первый мужчина? А ведь я... я тебя любила. По-настоящему... Рыдала в девичью подушку и всё такое... И сейчас люблю...»
И она старается приблизиться, и берёт мою ладонь. Она мягка и податлива, а её тонкие пальцы переплетаются с моими...
«Слушай, а как тебя друзья называют?»
«Сама знаешь – Киса...»
Она смеётся:
«Ты что – до сих пор в кисах ходишь? Никакой солидности...»
И через минуту:
«Котик мой... Мурррр...»
Изумруд сияет, на щеках румянец. Снимаемся автоспуском на фоне художественного беспорядка... Посмотрим через много лет: и правда – счастье в фото-графике...
«У тебя башмаки на каблуках есть?»
«Есть, из Чехии привёз...»
«Рубаха в клеточку, джинсы, шляпа ковбойская?»
«Шляпы нет, остальное найдём. А зачем это?»
«Завтра всё это напяливаешь на себя, приходишь ко мне. Часов в десять. Есть шикарная идея, но пока не скажу, какая...»
Богема, что с неё взять: причуда за причудой.
Вот только без изумруда я уже не жилец, это наркотик какой-то... Бериллий – три, алюминий – два, кремний – шесть, кислород – восемнадцать. Зря, что ли, нас учили? Я даже формулу её знаю... Впрочем, кажется, и она мою тоже...
В «Балатоне» на Мичуринском мы долго примериваем разные шляпы в ковбойском стиле и выбираем роскошную и мягкую песочного цвета – вестерн, да и только. А на ней длинная клетчатая юбка с бесформенной бахромой и высокие ботинки на шнуровке:
«Стиль – «ранняя Америка», все будут в ауте» - говорит она, хотя мне совершенно не понятно, кто эти все, и зачем нам надо их нокаутировать.
На троллейбусе седьмого маршрута мы выдвигаемся в сторону Ленинских гор:
«Кусь, ты хоть намекни – куда едем?»
«Площадь Гагарина, дом три...»
«И что там?»
«Там живёт Танька, я её ненавижу..»
«Здравствуте, приехали! Я наряжался шутом, чтобы насолить неизвестной мне Таньке?»
«Всё гораздо сложнее. Увидишь...»
У Таньки огромные серые глаза, светлые некрашенные кудри, привлекательная объёмная грудь, шикарные ноги, наглым образом вылезающие из-под заурядного махрового халата...
Куся говорит:
«Хай, Танчик!»
«Хай...» - отвечает Танька, но без энтузиазма и без пафоса.
«Закончила проект?»
Я оглядываюсь: это помещение – мастерская художника. Она, наверное, закончила проект: тут есть даже Юл Бриннер из «Великолепной семёрки», его портрет висит на стене. Но рядом – шейные платки, стоптанные сапоги с большими каблуками, фотографии времён американской гражданской войны...
У Татьяны странная манера: смотрит в глаза секунду, потом переключается куда-то, а через секунду возвращается к тебе. Так возникает странная зависимость: ты знаешь, что её взгляд – не для тебя, не про тебя, но всё равно ждёшь его. Не изумруд, совершенно другая технология...
«Бродский придёт?» - спрашивает Куся.
«Куда без него? Сессию будем делать...»
Двери в мастерской открыты: заходи, кто хочет, звонить не надо.
