Вполне справедливо и мозг не сверлит...
И едем мы, валяясь на кошмах вместе с Редуктором, через Рудный Алтай и весь Казахский мелкосопочник то к Семипалатинску, то к Усть-Каменогорску, но не напрямик, а заезжая на вершины невысоких гор для того, чтобы Родной мог выйти из кабины и произвести рекогносцировку. Он опять достаёт свой любимый портфель, раскладывает на нём снимок и пристально вглядывается в сторогу горизонта, а потом что-то отмечает карандашом на карте. За попытку подсмотреть, что он там рисует, я получаю жёсткий выговор с нецензурной лексикой и моральное презрение, продлившееся, однако, всего пару суток.
Редуктор держит экспедиционную кассу, покупает на рынке жухлые зонтики укропа и обрывает с них немногочисленные листики:
«В суп, п-п-пожалуйста...»
Здешние базары полны помидоров, кабачков и прочей сезонной снеди, но этому жмоту приходит в голову покупать лишь самое дешёвое, а потом копаться в толще гнилья, выбирая редкие целые плоды:
«Вот, если п-п-помыть – будет очень даже н-н-ничего...»
Родной говорит:
«Я придерживаюсь экспедиционного распорядка по Ферсману и Хераскову.»
«А что это?» - спрашивют все остальные, включая Редуктора.
«Как что? Завтрак и ужин – без обеда. Между ними – рабочие часы. Каждый отвечает за конкретный участок. Но все за одного.»
Короче, странная смесь из туристического полупансиона, Хераскова и мушкетёров Дюма...
По вечерам мы с Кирюхой ловим радио «Свобода» - на необъятных казахских просторах глушилки большая редкость. Вражий голос читает бесконечного Солженицына:
«Прослушайте второе дополнение к шестой главе книги «Бодался телёнок с дубом»...»
Однако, по мере нашего приближения к Байконуру, «Свобода» постепенно пропадает, сначала хрипя и теряясь в эфире, а потом и вовсе исчезая из нашей повседневной жизни.
Зато по «Маяку» передают о подготовке к запуску французского космонавта. Интересно посмотреть... И вот наступает звёздная ночь, мы километрах в ста от космодрома. Забираемся на холмик повыше, садимся на камень и слушаем радио. И когда диктор говорит:
«Сегодня в Советском Союзе произведён запуск...», к западу от нас из-за горизонта появляется яркий диск какого-то белого, лунного цвета. Он быстро движется, колеблясь и уменьшаясь в размерах, и неожиданно распадается на пять частей, четыре из которых описывают дугу и начинают падение, а одна устремляется вверх... А радио передаёт биографию француза:
«Жан Лу Кретьен родился в 1938 году...»
«Ура!!!» - орём мы с Кирюхой, распугивая спящих пустынных сусликов и черепах.
Но через минуту наступает тишина. Она огромна. В лагере все спят, и только мощный храп Родного возвращает нас в повседневность. А по радио начинается музыкальная программа, и узбекские рокеры выдают свой последний хит:
«Уч-Кудук, три колодца...»
А наутро я варю рисовую кашу, Кирюха режет сыр и хлеб, уже заваренный чайник стоит на столе, и Родной, потягиваясь как старый кот, желает нам доброго утра и задаёт дальнейшее направление:
«Едем в Баршатас. Кумыс там...»
Да, с кумысом мы пока не знакомы, и пока Боря выруливает на шоссе, Редуктор пытается прочесть нам лекцию:
«Свежий кумыс – безалкогольное ситро, для детей и женщин. Трёхсуточный кумыс – пиво. Недельный кумыс – вино, двольно крепкое. Месячный кумыс – водка, а, может, и чача... Странное молоко: творога из него не получается, кефира-айрана тоже. Но для казаха и киргиза – это почти святыня. Если предложат пиалу с кумысом, отказываться нельзя, обидишь навсегда.»
«А Вы сами какой любите?»
«Н-ну, сейчас свежачка п-попью. А вот когда мы в сорок пятом году ходили по Памиру, ох сколько я этого трёхдневного в себя залил. Вот только если есть п-проблемы с желудком, лучше его вообще не пить. Изжога г-гарантирована...»
Баршатас оказывается пыльной дырой с одноэтажными строениями и маленькой огороженной площадкой базара. Как ни странно, здесь есть просто шикарный книжный магазин, а все ряды базара действительно полны кумысом всех возможных разновидностей. По завету Редуктора мы с Кирюхой берём трёхлитровую банку недельного, предварительно распробовав его на рынке.
Молодая казашка совсем не волочёт по-русски, и объясняться с ней приходится жестами, однако, когда она наливает свой иссиня-белый напиток в гранёный стакан, и у меня, и у Кирюхи, происходит слюноотделение, а когда мы понимаем, что он ещё и холодный, и вкусный, вопрос выбора снимается сам собой. Ещё мы берём большую круглую лепёшку домашней выпечки. Банку закутываем в кошму и ставим на самое дно кузова – трястись нам ещё немало по этой пустыне, и где остановимся – пока не ясно.
Однако, довольно скоро начинается вполне приличный по местным меркам асфальт, и уже к вечеру мы подъезжаем к узловому пункту под названием Аягуз, и съехав с трассы, опять становимся лагерем среди диких сопок. Родной, словно Наполеон при Бородине, опять выдвигается на вершину холма и долго наблюдает окрестности в лучах заходящего солнца. В это время со стороны ближайшей кошары в нашу сторону движется какой-то казах на лошади, в руке у него здоровенная баранья нога.
«Хош килипсиз» - изрекает он, только приблизившись к нашим палаткам.
«Здравствуйте! М-мы вам не помешаем...» - словно извиняясь, лепечет Редуктор.
А мужичок ловко спыгивает на землю, подходит к костру, где Кирюха раздувает прогоревшие угли, и буквально суёт ему в руки свою баранину:
«Жяр!»
В пустыне вертел сделать не из чего, приходится использовать экспедиционный лом, он хоть и грязен, но прочен.
«Начанник?» - спрашивает казах, указывая на фигуру Родного.
«Да» - отвечаем мы и вытаскиваепм свою банку кумыса, чтобы предложить гостю.
Он явно ценит это гостеприимство, особенно когда Редуктор наливает в пиалу совсем немного. Пьёт, причмокивая:
«Харош кымыз... Я Атабай...» - и протягивает нам свою руку.
Знакомимся, дожидаемся Родного, дожариваем барана, потом долго едим, говорим о разном: мы – о том, куда мы дальше поедем, Атабай – о том, как ему тут живётся. Вроде, всем доволен: недавно женился и они уже ждут первенца, отслужил в армии, теперь работает в совхозе пастухом – сплошной позитив... А ближе к полуночи он прощается и спешит домой:
«Жена жадёт...»
А рано утром, пока мы все ещё спим, он привозит нам целую флягу кумыса, скидывает её на землю и уезжает, стараясь никого не будить.
Родной, обнаружив подарок, только разводит руками:
«Сорок литров... До конца экспедиции вопрос напитков можно считать решённым...»
Вот так Атабай! Поначалу его кумыс действительно тянет на пиво, им хорошо утолять жажду. Но постепенно он скисает и начинает напоминать херес, а когда мы подъезжаем к Алма-Ате – это уже настоящая водяра, которой мы буквально давимся каждый вечер, запивая свои экспедиционные макароны с тушёнкой, гречку или рис.
На берегу Капчагайского водохранилища, в это время полного загорелых городских жителей, мы приводим себя в порядок, затем встаём лагерем в районе Талгара, и Родной выпускает нас по очереди в Алма-Ату – как он говорит, чтобы не одичали.
В этих винных и яблочных долинах, где солнечный
