И даже в самом скором поезде, который идёт мимо Кзыл-Орды и Аральского моря, где местные тётки продают огромных вяленых рыбин, мимо Оренбурга, Куйбышева и, наконец, Рязани, мне тесно на моей верхней полке от тяжёлых мыслей и липкого страха: как это будет, какие искать слова...
А Кирюха находит общий язык с проводником. Это дед Чингиз, который обеспечивает нам бесперебойное снабжение вкуснейшим зелёным чаем и вслух мечтает о несбыточном:
«Хорошо бы за границ поехать – в Индий...»
А ещё он по-отечески журит Кирюху:
«У нас был - почему киргизку не попробовал? Киргизк – хароший, горяченький, маленький...»
А в соседнем купе едут эти самые киргизки, студентки пищевого института и рассказывают нам, что они станут специалистами по кабачковой икре, и что кабачковая икра бывает разная: из обжаренных овощей и из уваренных, двадцать процентов и тридцать. И самую красивую из них зовут Гурша, и Кирюха даже ходит с ней под ручку во время недолгих остановок и рассказывает разные экспедиционные анекдоты.
А я лежу, уставившись в потолок. Он белый с мелкими дырочками, откуда идёт холодный поток из кондиционера, который дед Чингиз гоняет почём зря: на улице все сорок, а у нас комфорт и благодать.
Наконец, за окном плывут Люберцы и Вешняки, и Чингиз закрывает свой чайный титан, выключает кондиционер и начинает прощаться с каждым из пассажиров:
«Приезжайте к нам...»
На нём ватный халат, тюбетейка и чёрные сапоги из мягкой кожи, а во рту блестят целых три золотых зуба. Вот и побывали мы – в Азии...
ОСКОЛОК 15. СТЕКЛО ОКОННОЕ
На набережной Тараса Шевченко – утро. Оно ласковое и тёплое, обещающее долгий безоблачный и безмятежный день. Я гляжу на противоположный берег, где высится элеватор, а чуть дальше – корпуса сахарного завода, а ещё дальше шумит листвой Краснопресненский парк культуры и отдыха, заканчивающийся новейшими зданиями Хаммер-центра. Величественная панорама обрамляется серыми водами Москвы-реки, по которым навстречу друг другу плывут два прогулочных теплоходика.
Собственно, оттяжка по времени ничего не даёт: мне всё равно придётся дойти до того же самого автомата на углу, набрать засевший в мозгу номер и, в который уже раз, сказать:
«Здравствуй, Амазонка!»
Вот только сейчас мои ноги идут нехотя, а в душе торжествует подленький страх: а вдруг на этот раз ничего не получится?
Но трубка снята, двушка опущена в щёлку, отпищали противные длинные гудки, и мой голос начинает звучать:
«Здравствуй... Амазонка...»
«Здравствуй, редкий гость...»
Пока всё идёт по-прежнему, даже слова те же:
«Если у ближайшего автомата – заходи...»
В подъезде воняет кошками и стены исписаны в современном стиле: «СПАРТАК – ЧЕМПИОН», «ЦСКА – КОНИ». Я сжимаю в руке пять красных гвоздик:
«О! На этот раз, сударь, Вы с цветами... Как мило... А то я тут в Ваше отсутствие чуть было замуж не сходила...»
Изумруд зажигается, но как-то неярко, без прежнего вдохновения. ЧУТЬ БЫЛО... Это мы уже где-то проходили... Сердце начинает биться чаще. А в глотке стремительно растёт шершавый ком:
«Замуж?»
«Ну да, ты что – не слышал, что девушки выходят замуж?»
А она опять стала ещё красивее! Какая-то настоящая женская стать, и волосы вьются немного по-другому, без этих докучливых мелких завитков и обычной раньше излишней длины, ниспадая по открытым плечам...
«Ау, мой первый мужчина! Не отвлекайтесь, пожалуйста!»
«И кто он?»
«Да так... Итальянец один, на стажировку к нам приезжал, ну мы с ним пейзажи писали в Филёвском парке... Писали, значит... По ресторанам водил... В театры, в кино... А потом опять пейзажи писали.»
«До чего дописались?»
«Так предложение сделал.»
«Отказала?»
«Нет. Вот думаю пока...»
«А для меня местечка уже не найдёшь?»
«Мой рыцарь, ты первый навсегда. Смело бери, что хочешь. Только не проси, а то фиг получишь...»
И она смеётся и почему-то надевает свои фирменные очки, от которых я сходил с ума ещё в школе.
«Какая красивая ты...» - шепчу я ей, пытаясь обнять, но отвратительный телефонный звонок прерывает начавшуюся идиллию.
«Джакомо, на сегодня я занята... Спасибо... Звони... Пока...»
Хам! Имеет наглость трезвонить когда хочет...
«Мне кажется, что ты занята не только на сегодня.»
«А это если мой первый мужчина ещё не разучился целовать бедную девушку...»
Не разучился! Я всё-таки первый...
Дикий зверь выпущен из клетки, и уже никто не может его остановить. И крики жертвы, и мольбы о пощаде не принимаются во внимание. Джакомо, потрох сучий итальянский... Это тебя, бес, я сейчас изгоняю из её глянцевого белого тела, на котором мне знакома каждая смешная веснушка. Это тебя я погружаю в густую белёсую субстанцию своей странной любви, непонятную заезжим макаронникам с их вонючими мольбертами...
И когда мы падаем в изнеможении, и она говорит:
«Ты давно уже не котик – ты тигр...» и укладывается ко мне головой на грудь, я различаю на стене небольшой этюдик в зелёных и голубых приглушённых тонах.
До меня не сразу доходит: это же вид Тереховского острова с высокого берега парка в Филях!
И зверь просыпается снова, он жесток и жёсток, а её податливое тело трепещет от натиска, не в силах избежать его...
«Ты точно первый...» - только и может прошептать она то ли в полусне, то ли уже в небесах.
«Итак, я объявляю Ренессанс!» - нахожу я нужное слово: «Прежних извращенцев – вон, я Джотто! Я Да Винчи...»
«Микеланджело, Тициан...» - поддакивает она.
«Не подсказывать!»
И я заставляю её замолчать тройным - сотым, а может и тысячным, за сегодняшний день - поцелуем:
«Ре-нес-санс...»
«Да... Я, конечно, ждала, что ты вернёшься, но чтобы вот так...»
«У меня есть предложение...»
«Предлагай, проказник...»
«Если уж ренессанс, то надо начать с посещения «Хрустального». Сладкие слюни воспоминаний, романтическая атмосфера и всё такое...»
«Идея чудесная, принимается!»
Кутузовский хорош и просторен как всегда, и даже обыденная дорожная пыль здесь не столь надоедлива, как на других улицах. А ещё тут есть большие липы с уже начавшими увядать листьями. Это как у Евтушенко – ОСЕНЕБРИ, наступает пора заката, какой-то осмысленной зрелости, а дальше – разлада и опустошения. С тем, чтобы вновь воскреснуть и жить, жить, жить...
Возрождение... Ренессанс... Неожиданное слово-экспромт почему-то греет мне душу, его хочется повторять снова и снова, как «Аллилуйя!», а, может – «Ура!»
На Дорогомиловской пустынно, редкие прохожие кучкуются возле остановок или магазинных витрин: «Свет», «Комиссионный», «Овощной базар»... Трое тёток возвращаются с рынка, согнувшись под тяжестью своих сумок: пора домашних заготовок, бабье лето...
На первом этаже «Хрустального» мы замечаем странную новую вывеску: ПИЦЦЕРИЯ.
«Ты что-то понимаешь?»
«Нет, что это?»
Она пытается было объяснить мне, что такое пицца, и что в Италии это повседневная пища, и что Джакомо рассказывал ей об этом... но вовремя замолкает, наверное, вспомнив, кто тут из нас тигр.
Ну что же: у нас в России на масленицу даже солнце едят – блин называется. А уж вашу
