Справедливости ради, отмечаю, что обстановка в пиццерии весьма располагает к уютному и неспешному времяпрепровождению: сам процесс приготовления нагляден и вызывает интерес – боец в белой курточке с галстучком в цветах итальянского флага треплет тесто в умелых руках, кладёт на плоскую жаровню, укладывает начинку, отправляет в огромную печь, одновременно доставая уже готовые пиццы. Запахи манят и вызывают обильное слюноотделение.
Здесь здоровенные оранжевые кресла и диваны, опустившись на которые ужасно не хочется вставать, и над каждым столиком с потолка свешивается абажур, а в меню цены совсем не страшные, особенно для недавно вернувшихся домой работников дальних экспедиций.
«Винца?»
«Красного...»
Она опять собирается рассказать, что под пиццу больше всего подходит кьянти, а оно бывает разное, и она даже в курсе, какие маслины и какой сыр больше всего подходят к тому или иному сорту, но я снова пытаюсь воспламенить изумруд, и он не имеет шансов не зажечься. Мне помогает яркая лампочка из абажура и отблески зеркал из вертящегося дискотечного шара, висящего под потолком.
«Бериллий – три, алюминий – два, кремний – шесть...»
И целое море кислорода – дышать и не надышаться...
«О чём это ты? Алюминий?»
«Это тайная геологическая формула моей любви, я тут тихо помолюсь, а ты не подслушивай...»
«Ты интригуешь меня всё больше и больше, Киса. Видимо, настоящая Италия для меня уже утеряна, остался только твой нарисованный Ренессанс... Вот и папа против того, чтобы я уехала...»
«А ты и вправду собиралась за него? Может, я - третий лишний?»
«Какой же ты третий, когда ты первый...»
Она вздыхает... В том числе и по поводу того, что никакого кьянти тут, естественно, нет, и придётся довольствоваться заурядным крымским каберне.
«Будем давиться кислятиной...»
«Да... Вот то ли дело – поехала бы ты к нему в Италию, стала бы синьорой... Как фамилия-то у мальчика?»
«Не поверишь – Монтанари. Звучит?»
«Так вот, стала бы ты Катариной Монтанари, заселилась бы в виллу, стала бы лопать пиццу каждый день, запивая винцом послаще...»
«И не смогла бы пролезть обратно в дверь через каких-нибудь полгода после этого...»
Луч изумруда направлен в мою сторону:
«Злой ты, Киса. Я уже начала себе мужа выбирать. Ты же знаешь, мы, амазонки...»
«Так ты же меня выбрала, амазонка!»
«Выбрала я тебя как мужчину, и ни разу об этом не пожалела. Но теперь выбираю мужа – доходит?»
«Начинает...»
«А ты вот тут и припёрся, весь такой усатый и полосатый. И куда мне теперь деваться – скажи...»
«А как же Ренессанс?»
«Валяй, Леонардо, рисуй свои вертолёты... Как же я без тебя?»
Она снова достаёт из сумки очки, вроде как собирается изучать меню, а мой позвоночник опять сжимается от хорошо знакомого, но подзабытого чувства.
“Herz, mein Herz, was soll das geben?” – доносится из динамиков.
А зеркальный шар вращается на предельной скорости, и размытые тени скачут по стенам. И среди них иногда попадаются мелкие зелёные лучики, примитивный крашеный кварц, не достойный внимания настоящего ценителя драгоценностей...
В этом трепетном сентябре такие роскошные, тихие и прохладные вечера. В этом трепетном сентябре такие чувственные ночи...
И утренние часы с прозрачным воздухом, полным солнечного света...
Мне порой кажется, что всё это достойно цветной фотографии, но не просто слайдов или отпечатков на бумаге, а ещё и кассет со словами и нотами, с ветром и редким дождём, с тончайшими запахами прелых листьев. И мой «Зенит» без устали щёлкает по несколько плёнок в день, а родители не перестают ворчать:
«Опять всю ванну своими бобинами занял, развернуться негде!»
У Михи обнова – купил по случаю фирменные джинсы «ЛУИ», носит каждый день, красуется как барышня.
«Я теперь весь в МАЯХ и в ЛУЯХ» - пытается сострить он по поводу своего Московского авиационного.
А Рязанцев обрадован тем, что его собираются отправить на стажировку в Венгрию, начинает учить по самоучителю венгерский язык, часами сидит в библиотеке за чтением журнала «ВЕНГРИЯ СЕГОДНЯ», и, не отрываясь, шепчет одну и ту же фразу:
«Какие мастера!»
А нас с Кирюхой пригласили в Останкино на съёмки новогоднего «Голубого огонька», выдали по пропуску на Центральное телевидение и обещают платить аж по семь целковых за каждый съёмочный день. От такой государственной щедрости мы пребываем в состоянии стабильной эйфории, которую изредка запиваем портвейном марки «Кавказ» или № 72, не брезгуем «Сахрой» и даже «Кюрдамиром». Пока телевизионщики только разворачиваются и съёмок массовки ещё нет, мы подвизаемся в общество «Знание» читать лекции о международном положении. Лекция – три рубля на рыло.
Нам доверяют детские сады и ясли, где во время тихого часа в какой-то закрытой наглухо комнатушке, а реже – в кабинете директора – собираются пышногрудые воспитательницы, сердобольные нянечки и добрые поварихи. Они слушают нас как заворожённые час или два, а потом задают разные глупые вопросы:
«А чё у нас – денег что ли мало? Давно бы уже подкупили всех сенаторов в Америке и победили...»
Отвечаем в идеологически выдержанном тоне:
«Денег у нас много, а подкуп сенаторов – метод нечестный. Несоветский метод... Мы их и так победим, но не сразу.»
И повариха даёт нам то тёпленьких котлеток, то пирожков, то по огурчику-помидорчику – закусь мировая!
Отдельная песня – где пить. В Москве огромное количество новых типовых домов, некоторые проекты которых очень даже располагают к организации тихой дружеской попойки в приближённых к домашним условиях. Методом проб и ошибок, а также изучения материалов Строительной библиотеки, мы склоняемся к тому, что лучше всего нам подходит серия У-209. Это четырнадцатиэтажная панельная башня, где лифтовый холл соединён с лестницей длиннющим балконом, поэтому мало кто из жильцов заглядывает туда, а нам только этого и надо. При этом на лестнице есть большой подоконник, используемый нами в качестве стола, тёплая батарея, особенно желанная зимой, и, конечно, электрическая лампочка, призванная освещать наше чревоугодие...
«Пора на зимние квартиры» - Лермонтова Кирюха вспоминает часто, и мы не сразу выбираем дом, принимая во внимание даже панораму, открывающуюся с высоты тринадцатого или четырнадцатого этажа. И в этом есть свой смысл: чем выше, тем меньше вероятность, что какой-нибудь абориген выползет из своей норы покурить на наш – теперь уже по факту общий – балкон. Так что ведём мы себя скромно, не мусорим сверх меры, а писаем с балкона в уголке, чтобы не шокировать местную публику.
Зато какие темы мы тут поднимаем, каких вспоминаем людей, знакомых лично и знакомых из телевизора...
А потом приходишь домой и стараешься заснуть, пресыщенный этим
