А чуть позже всё-таки начинаются съёмки, и нас заставляют надеть костюмы и галстуки, и сгоняют на первую репетицию в студию номер три, где уже установлены огромные жаркие софиты.
Режиссёр – фигура недоступная для рядового статиста, зато ассистент режиссёра – это кнут и вопль, иногда доходящий до бешенства. Наша ассистентша по прозвищу Фрау – настоящий фашист:
«Ну, чё встал? Два шага вправо, повернулся, нагнулся, посмотрел на неё, обалдел, поцеловал...»
Делаю, как сказано, а она:
«Да не её – руку у неё поцеловал! Извращенец!»
«Тебя как зовут?» - невинно спрашиваю у той, чью руку мне надо поцеловать.
«Регина...» - говорит она, явно оценивая ситуацию.
«Интститут культуры, четвёртый курс...»
А ты – ничего, Регина... И платьице у тебя ладное, бежевое, мягкое – так бы и сдёрнул его с антуража, а ты бы трепыхалась, пытаясь закрыть свой неожиданный интим... Почему бы и нет? Вопрос времени...
Всё это продолжается долгие часы, и разъезжаемся мы из Останкина уже за полночь, идут злые ноябрьские дожди, и миниатюрная Регина сначала просится ко мне под зонтик, а потом и старается прижаться ко мне – то ли ради тепла, то ли ради какого-то, известного ей одной, будущего...
А через неделю, когда Фрау принудительно распределяет нас по парам, мы оказываемся поневоле рядом друг с другом, без шансов изменить что-либо в этой телевизионной круговерти...
«Отвези меня в Химки...» - просит она, и мы плетёмся на железную дорогу, где последняя электричка заявлена в 23.39, но кассирша говорит, что она запаздывает. Регина встаёт на цыпочки, пытаясь приблизиться, спровоцировать первый поцелуй, стать моей, в конце концов...
Резкий гудок электрички прерывает этот длинный день, давая дорогу следующему: мы размещаемся на деревянных скамейках заурядной ЭР-2, которая мчит нас прочь из Москвы.
Ховрино, Левобережная...
«Регин, а ты где в Химках живёшь – от вокзала далеко?»
«Пешком минут пять. Да ты не бойся, я тебя насиловать не собираюсь... Только лаской...»
И она пытается побольнее сжать мою ладонь. Институт культуры всё-таки...
Её обитель – обычная хрущёвка из серого кирпича, десять ступеней – и мы у неё дома.
«Регина, я тебе – зачем?»
«Зачем – зачем... А я тебя съем!»
В дворовой арке подслеповатый свет, видны только тени, и одна из них огромна:
«Это – кто?» - шепчу я.
«Лёня... Брат...»
Вот только Лёни мне не хватало для полного счастья...
У него руки – что лапы монстра, мозгов нет, импульсы резки.
Рыпаться поздно – он пытается повалить меня на землю, хватает за ворот, орёт:
«Уебу суку...» - видать, других слов у него нет...
А она мечется между нами, старается как-то его утихомирить, но толку мало.
«Слушайте, идите вы все на хер!!!» - кричу я, резко вставая и стараясь донести свою правду до этих оглохших ушей.
Они оба реагируют не сразу – получается в результате: иди, теперь не до тебя. Именно это я и делаю, быстро удалившись, но потом медленно блуждаю по этим дурацким Химкам, и в итоге выхожу на Ленинградское шоссе с минимальными шансами уехать домой в ближайшее время.
Не в первой, проходили и это: налегке, пешочком, Химки – Кунцево, погода хорошая, что не прогуляться?
Кольцевая дорога – или по городу? Почесав в затылке, выбираю кольцо, и только к семи утра, устав, словно бобик, достигаю родной западной окраины...
Сто двадцать седьмой давно уже ходит – плюхаюсь на сиденье лиаза и сплю до самого Рабочего посёлка... Вот такое телевидение...
А во время следующей съёмки «огонька» она всё время отводит глаза, а потом, набравшись смелости, произносит дежурное извинение:
«Прости, я такая дура...»
Тут и возразить-то нечего... И всё же в кадре мы неплохо смотримся вместе. Так говорит Фрау и даже операторы, дымящие в местной курилке дорогущим, но престижным «Мальборо».
За месяц с небольшим перед нами проходят и располневшая Пугачёва, и монументальная Зыкина, и козлоголосый азербайджанский франт Полад Бюльбюль-оглы, и целая толпа гораздо менее известных персон. После каждого дубля вся массовка устремляется в монитору и смотрит то, что снято. Тут в толчее можно пощупать Кобзона или схватить за руку какую-нибудь Ксению Георгиади, что мы успешно и делаем, пытаясь хоть как-то прикоснуться к истории.
Впрочем, всё на свете имеет свой конец, и в середине декабря мы расстаёмся с телевидением, а Регина говорит:
«Зря ты так... Может, всё бы и состыковалось... Лёнчик – он хороший, любит меня...»
Поскольку мне хорошо известно, что женщине говорить «НЕ ЛЮБЛЮ» нельзя ни при каких обстоятельствах, тут я вынужден промолчать. Пауза явно затягивается, и она уходит первой, на ходу легко помахивая ладонью:
«Адью...»
А может, я и вправду – зря: подружились бы с Лёнчиком, пиво бы с ним пили в какой-нибудь химкинской забегаловке по субботам...
Но вечером того же дня начинает закручиваться совсем новый сюжет: мне звонит Яра. По своему обыкновению, он звонит в самый неподходящий момент, когда я уже пытаюсь заснуть после всех этих телевизионных треволнений:
«Ну что, Кисенция – жив ещё?»
«Вашими молитвами...»
«Я тут чё подумал – Новый год вместе встретим?»
«Дело хорошее... Дачу свою предоставишь?»
«Потому и звоню – родители отваливают в дом отдыха, разрешили устроить загул... Только у меня жёсткое условие: хата моя, а все харчи и бухло за счёт гостей. И тебе, как самому талантливому, поручаю процесс подготовки взять на себя.»
«Ладно, скольких гостей готов принять?»
«С десяток, больше, я думаю, не надо...»
«Договорились... Кого звать-то?»
«Хороших и добрых людей обоего пола...»
Вот и чудненько! Дача у Яры в Лесном городке, шикарный бревенчатый сруб о двух этажах с гигантской печью и всеми возможными удобствами. Правда, от станции далековато, но ожидаемая романтика явно перевешивает необходимость плестись полчаса по морозу.
Остаётся дней десять на всякие покупки-закупки, а при нашем дефиците это не так просто: стоим мы с Кирюхой в длиннющих очередях за водкой и шампанским, за разными колбасами и сладостями, постепенно подтаскиваем всё это в Лесной городок то из Москвы, то из Одинцова. А Яра наблюдает за процессом с видом успешного полководца, инспектирующего маркитантский обоз:
«Водяру на балкон, остальное питьё в сени... А что у нас будет на горячее?»
«Гуся купим!» - пытается пошутить Кирюха, но Яре такая идея очень нравится, и он настойчиво направляет нас на рынок за этим несчастным гусём.
Пробегав полдня по базарам, мы, наконец, находим шикарного на вид мороженого венгерского гуся в заштатном магазинчике на Мичуринском, тащим его к Яре, чертыхаясь, через заваленное свежим снегом Очаково.
«Ох, Николаев, подавиться тебе гузкой...»
Список гостей Яра изучает как принцесса Несмеяна:
«Та-а-а-к. Кузина... Личность, несомненно, знакомая... А она гуся готовить умеет?»
«Научим!»
«Ладно, Кузину берём.»
А потом начинает, как всегда, упрашивать:
«А для меня какую-нибудь новую цацу выберите, поласковее. Ну, Киса... Ты же известный бабник, поделись!»
Эх, Яра!
