Садимся с Хелли в неудобные кресла, тесно прижимаемся друг к другу. Действительно, не жарко...
Пилоты приходят минут через двадцать. Первый – молодой двухметровый детина, второй – коренастый лысый дядечка со скучным безулыбчивым лицом. Первый садится на своё место и первым делом берётся за микрофон:
«Я Дима! Взлетаем, а также садимся - резко, но быстро! Все поняли? Ремень не пристегнёшь – упадёшь... Или выпадешь... Ха-ха-ха...»
Смех у него какой-то дурацкий, и бедная Хелли буквально врастает в жёсткую спинку. Но кабина экипажа закрывается, двигатели набирают обороты, и только заняв полосу, Дима упорно идёт на взлёт, резко набирает высоту так, что закладывает уши, и через несколько минут мы уже летим над Белым морем. Впрочем, ночью ничего не видно, и мы стараемся подремать.
Ас, однако... В его руках и спать не страшно...
Вдали появляются тусклые огни, мы идём на посадку. Дима вещает в микрофон:
«Сегодня посадку выполняет второй пилот – Андрей Изотыч...»
Изотыч резко закладывает вправо, а потом влево, и мы с Хелли переглядываемя: а вдруг... Но это мастера своего дела – мы чётко идём на полосу, никаких волнений, никаких колебаний...
Когда мы с Хелли выходим из самолёта, Рубен говорит:
«Ну вот у нас одна бригада уже есть...»
О чём это он? Если решения начальства непонятны подчинённым – жди беды...
Получив багаж, мы ждём транспорт. Супругов Никишиных, после окончания университета уехавших на Соловки работать в местном музее, мы с Кирюхой знаем чуть ли не спервого курса. По давней договорённости, они и должны нас встретить по прибытии. Но пока никого нет, и мы сидим в ожидании. УАЗ-БУХАНКА появляется внезапно, делая экстремальный разворот на ледяной дороге. Это Валентин Никишин, только он способен на такое...
До Кремля минут десять, на улице темнота – шестьдесят пять градусов северной широты, почти полярный круг...
Валя сегодня немногословен:
«Размещу вас в Новобратском корпусе. Там всё нормально. Но топить придётся долго. Пила, колун – всё это есть у входа. И вот – распилите дуру...»
И он пинает огромное сосновое бревно, подпирающее вход в корпус.
«Короче, размещайтесь, завтра утром - я у вас...»
Новобратский корпус огромен: в нём три этажа, и на каждом просторные комнаты с огромными печами – выбирай любую... Так сказал Никишин, выдав нам влажное постельное бельё со штампом СОЛОВЕЦКИЙ МУЗЕЙ-ЗАПОВЕДНИК.
Я гляжу ей в глаза... А она – в мои... Этот голубой цвет мне ещё не был известен – попробуем?
«Мы – вместе?»
Она отвечает не сразу. Пауза длится до того момента, когда Рубен собирается заполнять свой любимый журнал:
«Вы определились, наконец?»
Я обнимаю её и отвечаю:
«Определились...»
Она сжимает мою ладонь, и мы получаем жилище на втором этаже, почти рядом с рубеновским «залом», который он всем приказывает называть ШТАБ, и никак иначе...
Печка в нашей комнате топится с трудом, и я трачу битый час, чтобы её хоть как-то раскочегарить.
«Хелли, ты хоть койку постели!» - говорю я ей, и получаю в ответ удивлённое:
«А уже пора?»
Пора, крошка моя! Конечно, если не хочешь, я настаивать не стану. Но мне почему-то кажется, что ты уже созрела для этого... Хелли.. Ну...
Раздевшись, она залезает под тяжёлую деревенскую перину, лежит тихо...
Наконец, справившись с печью, я следую за ней, обнимаю и чувствую дрожь во всём её маленьком теле:
«Тебе что – холодно?»
«Тепло. Ты знаешь, меня ещё не целовали...»
«Уже целовали...» - шепчу я, дотронувшись губами до её шеи.
Её дрожь сменяется внезапным ласковым порывом: сначала она пытается только отвечать на мои поцелуи, но вскоре начинает действовать сама, уже делая попытки вылезти из-под душной перины...
Угли тлеют долго-долго, и огромная печь монастырской кладки даёт удивительный жар, при котором любое одеяло кажется уже излишним. Мы становимся одним целым. Это так же быстро и так же внезапно, как и её пальцы, вцепившиеся в меня при недавнем взлёте...
Маленькое окошко в диковинных зимних узорах, и красные тени скачут по ним, словно подтверждая мировой хаос. Спать совершенно не хочется, и мы говорим о разной ерунде. Но когда жар спадает, я встаю, чтобы закрыть печную заслонку, а вернувшись застаю Хелли уже спящей: её волосы раскиданы по подушке, а правая щека лежит на ладони... Завтра нам идти на лыжах на Заячьи острова... Испидисия, однако...
В семь утра Рубен обходит корпус, контролируя вверенный ему контингент:
«Всем - подъём, дежурным по кухне – через час завтрак, всем остальным – через два часа в маршрут!»
А потом всем бойцам мужского пола:
«Ребята, дров мало. Давайте распилим ДУРУ!»
Проснувшаяся от такого гвалта Хелли замечает:
«По-моему, сегодня ночью меня уже распилили...»
Итак, мы идём на Заячьи... Это километров двенадцать туда, столько же обратно, по тайге, с выходом на лёд Белого моря, транспортировкой метеооборудования и производством первых замеров. Никишин даёт нам три пары широченных лыж «Турист»: две для людей, одну – для перевозки ящика с мобильной аппаратурой, тянущего килограммов на пятнадцать.
Кирюха с Гороховым сегодня дежурят, Ирку Рубен запряг рисовать всякие графики и таблицы, которые он собирается использовать для запыления глаз начальства в Москве. Сам же с Анной он отправляется на остров Муксалма с миссией, аналогичной нашей.
Выходить приходится в кромешной темноте, возвращаться тоже: полярная ночь кончилась всего неделю назад, и солнце вылезает из-за горизонта совсем ненадолго.
Я впрягаюсь в лыжи с ящиком, у Хелли в руках большой фонарь на шести круглых батарейках: спереди как фара у «Жигулей», сзади – стоп-сигнал. Кроме того у меня есть карта, за пояс заткнута ракетница...
«Хелли, не бойся ничего. Я пойду медленно, но ты всё равно не отставай. Если что – не кричи, лучше свети фонариком.»
Насчёт «не кричи» - это мы проходили: орать на тридцатиградусном морозе – себе дороже. Так и вспоминается Джек Лондон с его правдой таёжной жизни. Закутаны мы неплохо, но во время ходьбы неминуемо станет жарко, захочется рассупониться...
«Ты часто простужаешься?»
«Часто, зимой чуть не постоянно, с детства.»
«Тогда шапку на уши, шарф на нос, и вперёд!»
В фотоаппарате задубела плёнка, она отказывается перематываться и норовит лопнуть при кадом движении. Поэтому ничего предъявить для истории мы не сможем. Ну да ладно, это всё обычные рабочие моменты...
Сразу за монастырём начинается неплохая лыжня. Тайга тут плотная, высоченная. Но Никишин нам уже рассказал, что все просеки на Соловках проложены ещё при Царе Горохе, поэтому никакого подлеска, пней или поваленных стволов нам встретиться, как правило, не может. Это просто здорово: дорога ровная, снег искристый, накатистый... Лыжня как-то вдруг заканчивается, но где-то за час, особо не напрягаясь, мы доходим до берега Большого Соловецкого острова и почти в километре, посреди залива, видим наши Заячьи. Это небольшие пологие скалы, с редкими деревцами, случайно укоренившимися в трещинах.
Первя попытка скатиться на морской
