Я резко просыпаюсь от того, что в комнате нечем дышать: дураций гусь, о котором все забыли, уже начинает гореть, и я с невероятным усилием вскакиваю с дивана, выключаю духовку и пытаюсь открыть окна. Не сразу, но это удаётся, и я выгоняю дым наружу с помощью кухонного полотенца.
Я пытаюсь кричать что-то типа:
«Вставайте, горим!»
Но в доме тихо, и я иду на разведку – вдруг они уже все тут задохнулись дымом, и их надо спасать. Наверху обе двери закрыты. Заглядываю в ярину: Иванова спит у него на плече, обняв рукой. Красавчики...
Открываю соседнюю дверь, и вижу: Кирюха, накинув на ноги банную простыню, спит, храпя на весь дом. А моя Амазонка... Спит голая рядом с ним... И её грудь красива и доступна: подойди я сейчас, поцелуй в сосок – станет, как всегда, моей...
Но я закрываю эту дверь, мне становится совершенно не важно, что они все мне скажут после. Главное – что делать сейчас!
Эх, Киса! Не хотел быть третьим лишним – стал пятым лишним... Оно лучше?»
Натягиваю свои мокрые джинсы, выхожу из дома: снег всё идёт, уже утро, похмелье сурово, но здесь мне делать нечего...
По своим следам добираюсь до станции, минут сорок жду электричку. Вокруг никого...
Вот вам, Кисонька, и Новый год...
Снег идёт без остановки, заметая всё на свете...
Наконец, приползает новейшая ЭР-2-1332, и я шикую несколько станций: отоплепние выше всяких похвал, окна без инея, даже остановки объявляют...
Приближается Очаково, и мне почему-то хочется выйти, сесть на одннадцатый и добраться до дома. Так и происходит: электричка уходит, а я спускаюсь в подземный переход...
Внутренний голос назойлив:
«Что тебе делать дома? Покатаемся?»
И я поворачиваю не направо, а налево, а затем сажусь в первый попавшийся автобус. Доза, всё-таки, не маленькая...
Это сто девяносто шестой, обычный ЛИАЗ четырнадцатого парка, совершенно пустой при посадке...
Эх, дядя, везти тебе моё тело по всему маршруту...
И я смотрю в окно.
Всё в снегу и в условиях серого утра - Большая Очаковская, «Юго-западная», Миклухо-Маклая, Коньково – а дальше по необъятной Профсоюзной, и в салоне у дяди в лучшем случае человек пять... Но я-то главный, ну или - первый...
Ну да, уже кое-кому кое-кто говорил, что ты первый... Толку – видишь сам... Дядя... С Новым годом тебя...
Я почти засыпаю, уткнувшись в оконное стекло, а вокруг суетятся разные весёлые люди – они пассажиры, и у них - праздник! А когда наш автобус, наконец, приближается к Ленинскому, я машинально встаю с насиженного места и неровной походкой иду к двери: ноги сами несут меня туда, где надо найти отправную точку... Пьяный мозг дополняет – точку небытия, точку, которую надо уничтожить, иначе...
Площадь Гагарина, над магазином «Тысяча мелочей», квартира триста четыре...
Как ни странно, Татьяна мне даже рада:
«А-а-а... Привет, ковбой... А ведь я знала, что ты придёшь... Рано или поздно... Сейчас, правда, поздно...»
И она демонстрирует висящую на вешалке добротную мужскую дублёнку весьма немаленького размера и рыжую лохматую шапку, валяющуюся рядом.
«Шапочка – из меха амазонки будет?» - пытаюсь острить я, даже не пытаясь быть понятым.
«А вы что с Катькой – поругались? Или нет... Она наставила тебе рога... Эта рыжая может!»
Она берёт меня за руку и тихо шепчет:
«Только ты не переживай, заходи ко мне...»
В это время дверь в комнату открывается и в проёме появляется огромная фигура в трусах. Вспоминая химкинского Лёнчика, не жду от нашей встречи ничего хорошего.
«Таньк, кто это?» - спрашивает он, по-наглому тычав меня пальцем.
«А это... курьер от покупателя. Я на выставке картину продала, вот он пришёл её забрать».
Находчивая ты моя: забрать картину утром первого января!. А он, похоже, по выставкам - не ходок...
«Ну так выдай ему...»
Она роется в углу за шкафом и достаёт обёрнутую крафт-бумагой картину, улучив момент, что-то пишет не ней и отдаёт мне со словами:
«Спасибо за покупку!» - открывает мне дверь.
Снег всё идёт...
Город сер и неприветлив...
Это потому, что КИРИЛЛ УЖЕ ПИЛИЛ БЕРИЛЛ, и изумруду больше не зажечься.
Но голос внутри меня убеждает, что я сам виноват, и что женщина требует внимания...
Но теперь-то что? По Ленинскому мчусь на троллейбусе, потом битый час занимаюсь одним из самых любимых своих занятий – жду сто третьего. Похмелье куда-то уходит, и его место занимает пустота...
Родители удивлены моим ранним возвращением и кивают на картину:
«Подарок?»
«Что-то вроде...»
Сначала мне попадается на глаза танькина записка: это номер её телефона и нарисованное одним контуром сердечко – мол, звони, жду...
Но когда я разворачиваю крафт... На меня смотрит непонятное чудище с клювом, крыльями и кривыми когтями. На обратной стороне холста на маленькой бумажке напечатано:
«Соловьёва Т.Н. ПТИЦА СТЕРХ. 1981»
Слово СТЕРХ кем-то зачёркнуто шариковой ручкой и поверх него написано слово СТЕРВЬ...
Я беру молоток и начинаю вбивать в стенку гвоздь. На шум приходит отец:
«Чего буянишь? В гостях не набуянился?»
А сам вертит картину в руках, улыбается:
«И ведь похоже... ПТИЦА СТЕРВЬ... Вешай, не стесняйся... Только этикетку эту матери не показывай...»
ОСКОЛОК 16. СНЕЖИНКИ
Утром тридцатого декабря в малогабаритной двухкомнатной квартирке недалеко от «Щёлковской» обстановка нервная и вполне взрывоопасная: первокурсница Лена только что рассказала своей маме о том, что давно уже записалась в экспедицию на Соловки и как там будет здорово и интересно.
«Да ты прям потаскуха какая-то!» - слышит она в ответ злые слова и удивляется:
«Я???»
«Небось аспиранты едут? Старшекурсники - едут?»
«Едут...»
«Ну, короче, так: до добра такие экспедиции не доведут, а вот страму добавят. Отказывайся, сегодня же!»
«Не буду я отказываться, да и Новый год уже...»
«Послушай, туда раньше только под конвоем ездили. Ты хоть представляешь – где это?»
«Представляю, я же географиня...»
«Графиня ты хренова! Чтоб на Новый год из дома ни-ни. Андрей уже по магазинам поехал...»
«Да сдался мне твой хахаль, с ним и поговорить-то не о чем...»
«Да где я теперь умного-то найду, мне уже сорок с гаком. Папаша твой носу к нам не кажет, дурой считает. Ну и я себе дурака нашла, тем и рада...»
«Жалко, что он уже ушёл – мне тут чаю купить надо, для экспедиции.»
«Да на какие шиши – для экспедиции?»
«А мне аванс выдали – целых семь двадцать...»
«О! А ну отдай пока – у нас сейчас туговато, понимаешь, а потом я после праздников получу, тебе отдам. А хочешь – сама тебе твой чай куплю.»
«Ага, знаю я тебя – бухла накупишь на все деньги, а мне скажешь – потеряла... Как я людям потом в глаза буду смотреть? Не проси, короче...»
Она быстро одевается и выходит на улицу – от греха подальше.
Метёт серая метель, народ толпится возле автовокзала, у входов в метро, у лотков с
