Всегда любил себя. «Пока сам себя не полюбишь – никто тебя не полюбит» Благодаря этому избежал разрыва души и прочих подобных болезней. Редко ругал себя и не допускал, чтобы это делали другие. Зато сохранил душу в целости, не отдал её на съедение тоске и унынию; теперь если она и покинет меня, то почти невредимой. От любви никогда не уставал, однако от дружбы – часто.
Иногда менял внешний облик ради сохранения своей целостности. Никогда не делал этого для окружающих, чтобы не стать приспособленцем. Избегал быть в толпе и подчиняться её стремлениям. Одинаково ценил здоровье тела и здоровье души, приводя в равновесие прагматизм и эксцентричность. Плевал на телевидение, защищая от него свой духовный мир. Чихал на всеобщее уважение, тем более – на общественное мнение.
Ничего не добивался, то есть не добивал себя; только устремлялся к цели. При этом нередко оглядывался назад, подводя итоги и делая выводы. Затем избавлялся от власти прошлого. Терял себя, но всегда находил; тем самым познавал и обновлял себя. Никогда не боялся одиночества, ибо оно не мешало творить. Всегда хотел успеть сделать то, что задумано.
Ценил сигары и вина, но не вкушал ни того, ни другого. От музыки и книг приходил в восторг. Украшал свои комнаты картинами; при этом больше любил картины, рождавшиеся в снах и мечтах.
И вот теперь, когда близится развязка событий, когда движение по лезвию бритвы можно закончить, я хочу бездействия. Пусть в моей пустой гостиной играет камерный оркестр, пусть на столе стоит белая посуда с холодными узорами, пусть за окнами шелестит дождь. Только бы сердце моё не остановилось…
Глава 13
Я УЖЕ НЕ ЧЕЛОВЕК
Тысячи серых людей мечутся по бесплодной пустыне в поисках чуда, но они не найдут его никогда. Тысячи голов и спин носятся в тоске по пескам вдоль и поперёк. Пустыня скучна, она надоедает своею ненужностью. Не в этом ли причина тоски серых людей?
Когда серые дни превращаются в серые ночи, когда мгновенья бьют дробью по опущенным глазам, картины этого беспокойного безрассудства предстают пред внутренними взорами и разрушают веру в справедливость судьбы. Даже знойныйполденьотличается серостью, то есть ничем не отличается от любого другого времени суток; он способен лишь спалить остатки мыслей и чувств. Ощущение пустоты захватывает в губительный плен, печаль которого необъяснима, и оттого тошнотворна и безумна.
Безумцем ли считать того, кто покинул сей печальный плен и ушёл прочь, пусть даже в иную жизнь? Считайте его безумцем, но не судите за это. Ведь бывает так, что человек исчерпал себя до дна. Что ему остаётся, позвольте спросить? Впасть в уныние? Погибнуть?
Надо искать выход без греха. Скажем, я исчерпал себя, но я не могу оставаться пустым; стало быть, я устремлюсь наполнить себя новою сущностью; свежие замыслы ворвутся в мой разум подобно свежему ветру. Я останусь в безопасности до тех пор, пока мною не овладеет желание разрушить созданный мною старый мир вкупе с нежеланием строить новый.
Однако разрушение наступит и в том случае, если я лягу на дно и стану ждать возвращения порядка и прихода свежих идей. Бездействие ослабляет фундамент моего мироздания, и он ломается от собственной тяжести.
И вот я строю новый мир; я строю его из лучших материалов. Вот безоблачное небо, вот синий лес, вот зелёное поле, вот быстрая речка. Я войду в этот мир и стану собирать полевые цветы. Прозрачная вода вольётся в мой иссохший рот, а уши, уставшие от безмолвия, наполнятся песнями птиц под музыку ветра. Я стану беззаботным, как всякая травинка в поле, шелестящая о своём маленьком счастье.
Я впущу в этот мир многую живность, даже хищных зверей. Здесь всё будет почти так, как заведено самою матушкой природой: медведи пойдут отбирать мёд у пчёл, лисы станут ловить и кушать зайчиков, волки начнут задирать лосей… Так надо; и это не насилие, это сама жизнь. В моём мире никогда не будет насилия, ибо в нём никогда не будет человека.
Я славно заживу в этом мире, потому что я уже не человек. Я стану делить кусок пищи и глоток воды с волком и медведем, но не с человеком. Пусть презренный серый человек – один из тысячи себе подобных – мечется по бесплодной, выжженной пустыне в поисках чуда. Он не найдёт его никогда. Нет чудес в плену серых дней и ночей.
Горькая участь ожидает людей: прожив никчемную жизнь, они умрут никчемною смертью, так и не принеся никакой пользы ни себе, ни другим. Я не стану спасать их.
Человечество предало меня. Прощай, человечество!
Глава 14
СЛОВО О СКУДОУМИИ
Всё хорошее рано или поздно кончается. Вот и плоды мои иссякают: все они вынуты из души и положены на бумагу. С грустью я откладываю перо прочь, облегчив тем самым руку, но опечалив душу горечью расставания с читателем. И волнует меня одно: тронет ли сердца людей сия Дурь?
Через полвека я превращусь в старенького дедушку, у меня выпадут зубы и вырастет седая борода, но всё это не даст мне основания назваться великим и мудрым. А? Читатель? Не признаешь же ты меня великим и мудрым? Я знаю, что ты скажешь. Ты скажешь: ха! Ты скажешь: мало того, что автор жив; он даже не стар. В таких условиях нельзя становиться великим! Не положено! Живи себе; становись стареньким и седеньким. Не хочешь ждать так долго? Тогда погибни! Да не просто погибни, а постарайся сделать это как-нибудь с шумом, с выкрутасами. Вон Пушкин: ай, сукин сын! И ты давай так же: пулю в тело – и великий! А-а-а, ты скажешь, испугался! Жить хочется? Вот и не лезь в великие!
Воистину: жизнь такова, какова она есть, и более никакова. Издавна у нас принято топтать великих поэтов и сочинителей, не созвучных эпохе, но превозносить их же по факту гибели от рук негодяев, созвучных эпохе. Так пошляки, убивающие гениев, обретают славу вместе с убиенными. Убийцами гениев в разные времена становились не только дуэлянты, но и цари-самодержцы, и цензоры, и критики, и редакторы – да мало ли ещё кто! Где бы и мне раздобыть такого убийцу? О царе-самодержце и не мечтаю; найти бы хоть критика завалящего, иль редактора-кровопийцу, лишь бы
