Остатки пряного и хмельного напитка из «чаши дружбы» подействовали на Текса чудесным образом — робость и неуверенность, ворочавшиеся где-то в самом центре живота, растаяли окончательно словно льдинки, и тело сразу сделалось легким и звонким, наполнилось жаждой любви и тягой к новым ощущениям.
Вождь объявил окончание пира в честь гостей, и его ближники, окружив бледнолицых и примкнувшего к ним Лунного Оленя, повлекли всех троих к выходу из типи и дальше по деревне, где к ним тут же начали присоединяться другие ее обитатели. Они что-то гортанно и с завываниями пели и выкрикивали на своем языке, били в барабаны, сделанные из бизоньей кожи и пританцовывали в едином ритме.
— Это танец, которым мы провожаем пару, испросившую благословения предков для жизни под одним кровом. — пояснил Тексу индеец-омега, теперь уже сам откровенно обнимавший его.
Декс шел позади них, и весело подпевал хору голосов, и а-Сойер подумал, что, раз индейские обычаи и нравы хорошо ему знакомы и им одобряемы, то, может быть, они смогут жить втроем — по крайней мере, пока будут находиться на землях команчей и пользоваться покровительством Синего Облака. Он еще даже не знал, будет ли ему хорошо с Лунным Оленем, и как на самом деле на их близость посмотрит Ричард, но уже устремлялся мечтами в отдаленное будущее…
Толпа индейцев довела их до типи, возле которого они оставили лошадей. Кто-то из племени уже позаботился о них, сняв седла, сбрую и поклажу и положив перед каждым животным по большой охапке сухих кукурузных листьев.
Прежде чем оставить гостей племени в покое, команчи заставили их обойти типи по часовой стрелке, повторяя движения танца, потом Падающий Дождь, неизвестно откуда возникший вдруг в толпе собратьев, подошел вплотную к Ричарду, провел пальцем по его щеке, нанося красные ритуальные полосы, потом проделал то же самое с Тексом и юным сыном вождя. И только после того, как ритуал свершился, все индейцы, как по команде, замолкли, повернулись и разошлись по своим жилищам. Наступившие сумерки поглотили их фигуры так же быстро, как огонь проглатывает пучок сухой травы.
Ричард уже вошел в типи и, откинув полог, терпеливо ждал, когда это же сделают Текс и Лунный Олень. Пропустив индейца вперед, ковбой задержался на пороге, заглянул в глаза мужа и еще раз испытующе спросил его:
— Ты правда не против того, что он побудет сегодня моим омегой? — а потом вдруг дерзко добавил — Хочу, чтобы ты смотрел, как я возьму его.
По губам Ричарда скользнула улыбка, полная горькой иронии; он ничего не сказал вслух, поскольку не хотел ни разочаровывать Текса, ни лгать о своих переживаниях. Перспектива безучастно смотреть, как любимый обнимает чужого юношу, постепенно подчиняет своей страсти и проникает в его тело, ни капли не радовала.
Но Даллас готов был пойти на жертву, чтобы вернуть своеобразный долг чести — во время их неудавшейся брачной ночи, Текс обвинил мужа, что тот насильно наградил его меткой и не дал никакого выбора. Это обвинение, вроде бы, не имело никакого значения в свете последних событий, но оно задело душу Ричарда гораздо сильнее, чем можно было предположить. Сгорая от любви, он по-прежнему не питал иллюзий в отношении человеческой натуры и не был склонен идеализировать супружество. Любая страсть со временем остывает, и прежде чем ветер судьбы раздует влечение снова, прежде чем два сердца свяжутся нежной и глубокой дружбой, не знающей пресыщения, и брачная постель откроет тайны зрелого блаженства — мужья успевают причинить друг другу немало боли, а то и вовсе разочароваться в поспешном выборе…
Декс не хотел, чтобы однажды, в плохую минуту, его возлюбленный швырнул ему в лицо тот же самый гневный упрек: «Ты никогда не давал мне выбора!» — и если ему суждено было получить наказание за учиненное насилие, пусть это случится побыстрее, и здесь, на землях команчей, где умели заговаривать боль, и любые раны заживали быстрее…
Альфа предпочел ничего не объяснять словами и ограничился тем, что кивнул головой и обнял своего ковбоя, побуждая сделать собственный выбор и принять последствия.
Из глубины типи долетел певучий голос Лунного Оленя: он больше не видел причин откладывать наслаждение и призывал Белого Ездока предаться любви. Свидетель в лице Черного Декса нисколько не смущал прекрасного омегу — ведь на землях команчей все знали, что сильный альфа и старший муж полностью вольны поступать, как им заблагорассудится, разрешать или воспрещать младшему супругу, что пожелают, как пожелают и с кем пожелают. И еще Лунный Олень знал, что даже самый сильный и властный альфа, если только он умен, не станет противиться предсказанному, ибо все, что должно совершиться, неумолимо свершается…
Молчание Ричарда можно было истолковать, и как отказ, и как согласие. Хотя в глубине души, той своей частью, что обладала чуткостью омеги, Текс знал — Далласу было досадно видеть, как его истинный выбирает для ночи любви кого-то еще, кроме него. Но гордость альфы, которого и так слишком долго держали на вторых ролях, не позволила ему пойти на попятный и спровадить индейца. Им с Далласом еще предстоит много ночей провести вместе, но будет ли у а-Сойера возможность почувствовать себя с ним таким же альфой, он не знал. Он даже не мог пока заговорить с ним об этом, не то, что предложить поменяться ролями и да… сделаться альфаложцем.
А здесь и теперь его ждал прекрасный и невинный омега, ждал так, как он сам в свое время ждал своего истинного. И Текс, с благодарностью приняв молчание Ричарда за согласие, поступил так, как ему диктовали его сиюминутные желания, отмахнувшись от мысли, что его легкомысленный выбор ранит чувства и гордость альфаэро. Поцеловав его и шепнув «люблю тебя», он шагнул в полумрак типи, к темной тени, выделяющейся на светлых шкурах, застилающих ложе. Запах дикого меда и роз усилился, и Лунный Олень, поймав его за руку, поднес к губам ковбоя свои пальцы, покрытые густым, как тот самый мед, секретом:
— Лунный Олень открыт для тебя, Белый Ездок. Не медли же, исполни назначенное богами и духами.
Текс облизал пальцы — вкус юноши взволновал его едва ли не сильнее запаха — и торопливо принялся избавляться от одежды. Сын вождя уже был обнажен, если не считать амулетов на его груди и кожаных браслетов на руках, и волос, которые окутывали его черным плащом почти до пояса. Он помог Сойеру справиться с сапогами и джинсами, и вскоре они растянулись на узком ложе,
