Ньюбет помедлил — ему был непривычно говорить с Тексом о таинственной жизни омежьего тела, и вместе с тем он испытывал радость и облегчение, что многие важные темы теперь можно обсуждать открыто, без туманных намеков и загадочных умолчаний.
— Скажи, Текси, ты никогда не задумывался, почему у тебя только один брат?.. Нет? Патер обычно объясняет подобные вещи «волей Триединого», только Триединый тут совсем ни при чем. Бог не ночует в наших постелях, и рождение детей — запомни, Текси — это не обязанность омеги, а возможность, чудесная возможность, данная свыше. Патер сказал бы тебе, что человек не должен вмешиваться в зачатие, что это грех, смертный грех, а я, Текс, скажу иное: Триединый хочет, чтобы мы рожали детей в любви. Куда больший грех — произвести на свет дитя, навязанное тебе обстоятельствами или чужой волей, и… сожалеть об этом. Винить невинного младенца за свою погубленную жизнь и разбитые мечты…
Голос Ньюбета предательски дрогнул, он незаметно вытер глаза, пару раз вдохнул и продолжил еще тише:
— Хорошо, если ты, родив нежеланного ребенка, потом все-таки сумеешь полюбить его, или по крайней мере исполнишь родительский долг, а если нет?.. А если нежеланное рождение подорвет твое здоровье настолько, что следующие роды станут смертельно опасными?.. Вот почему, Текс, не только мужние омеги, но и разумные альфы должны с умом подходить к зачатию. Триединый дал нам возможность рожать, но он же дал и средства, как избежать нежеланного зачатия… Таких средств много. Доктор Мартинсон пропишет два-три, а индейцы… индейские целители… знают их гораздо больше. Почему, как ты думаешь, «пузырьки», который твой отец привозит с индейских территорий, пользуются таким спросом в Сан-Сабастане? Их покупают мужние омеги и… мммм… ну словом, те, кто познал близость. Теперь у тебя тоже есть муж, милый, но это тебе решать, готов ли ты носить дитя.
Ньюбет впервые был с ним откровенен на такую тему, что, впрочем, было неудивительно — он мог бы просветить Текса гораздо раньше, будь Текс омегой, как Марк. Но рассказывать сыну-альфе о тонкостях зачатия и рождения или не-рождения детей?..
Слишком уж быстро у них с Ричардом все закрутилось, чтобы даже подумать про возможные последствия или их предотвращение. Зато теперь ему стало предельно ясно, почему патер Енотова Жопа так невзлюбил Ньюби с самого его появления на ранчо. Потому как учил прихожан-омег, что любое зачатие священно, а избавление от младенца в чреве — страшный и непростительный грех…
После того, как Текс подрался с патером у дома молитв, его вера в то, что Триединый безоговорочно принимает сторону преподобного сильно пошатнулась. И даже то, что патер в своих озарениях предрек разоблачение Ричарда, как мошенника и разбойника, не вернуло отступника в число раскаянных грешников, преданных патеру душой и телом. Уж лучше разбойничать самому, чем прожить жизнь в угоду старому грифу. Ньюбет вот тоже был не очень-то согласен так жить, за что, впрочем, платил свою цену.
Однако, Текса мучили нынче иные сомнения, больше касающиеся Ричарда, чем Триединого:
— А если Дик не обрадуется, узнав, что я не захотел понести от него дитя? Или… или мы больше не свидимся вовсе?.. — тут воля изменила Тексу и его голос дрогнул, выдавая самые страшные его страхи. Но говорить вслух о том, о чем даже думать было невыносимо, он бы точно сейчас не смог, и потому снова свернул на тему деторождения — Ты бы как поступил, зная, что уже в положении, и не зная точно, будет ли твой муж с тобой дальше? Родил бы лишь потому, что ребенок будет тебе напоминанием о человеке, которого ты… любил?
Ньюби опять сочувственно вздохнул и подумал, что с парадной спальней в их доме что-то не так: слишком много слез в ней лилось, слишком много звучало горестных вздохов и болезненных стонов, а теперь еще и у сына разбивалось сердце… разбивалось с таким же громким звоном, как давным -давно — сердце самого Ньюбета, и тоже в день свадьбы.
Он встал, подошел к Тексу и обнял его так нежно, как не обнимал давным-давно, с детских лет пасынка:
— Мальчик мой, ну что ты такое говоришь… Успокойся. Я недолго общался с мистером а-Далласом, но ты знаешь, что я кое-что понимаю в людских сердцах и редко ошибаюсь. Каким бы разбойником и сорви-головой ни был мой безрассудный зять, он очень, очень любит тебя. А это означает, что Дик примет любой твой выбор и поймет любое твое решение, особенно в нынешних обстоятельствах.
Ньюби коснулся губами волос Текса, вдохнул его изменившийся запах — в пряную сладость слив и смолы теперь отчетливо вплетался густой кофейный аромат, с оттенком ромнеи и едва различимыми нотами лимонной полыни, и прошептал:
— Я поступил так, как поступил, родив Марка, но только потому, что был чересчур молод и неопытен, когда твой отец… взял меня… взял практически силой в пору полного цветения… Мы много лет женаты с Джеком, он хороший человек, я всегда уважал его и научился любить, крепко любить, но видишь ли, Текс… мне… мне не посчастливилось узнать такой любви, какая случилась у тебя с твоим Диком. Не знаю, как поступил бы я и что сделал бы на твоем месте, но ты — ты должен ценить эту любовь превыше всего, как настоящий дар и особую милость Триединого.
От волнения у него перехватило дыхание, он прикусил губу, чтобы сдержать непрошенные слезы, и тихо добавил:
— Все же я думаю, что тебе лучше не оказываться в деликатном положении прямо сейчас… по многим причинам. Я дам тебе одно средство… прими его сейчас, потом — через три дня в той же дозе, и можешь не волноваться: ты не понесешь.
Ньюби так уверенно и вдохновенно говорил про любовь Ричарда к нему, что Тексу совсем невмоготу стало сдерживаться. Он уткнулся куда-то в живот папе, заключившему его в свои бережные объятия и дал волю переполнившим чашу терпения горьким слезам. И, наверно, изливал бы их до утра, вместе с обидами и страхами за мужа, но последние слова Ньюбета мигом заставили его высушить глаза. Прозвучавшая из уст омеги житейская прагматичность как-то не вязалась с его же
